— Борь, давай на обочину отойдем, — предложил я.
— Зачем?
— Нас здесь видно со всех сторон. Не стоит лишнее внимание привлекать.
— Нам здесь тоже видно всё, во все стороны. Если какая дрянь на нас кинется, ей сначала придется четыре полосы перемахнуть. А это незаметно не сделаешь. Чего ты кипеш развел?
Чего? Хороший вопрос. Просто молча идти через всю эту помесь сюрреализма с театром абсурда страшно. Но не скажешь же младшему брату, что у меня очко играет.
— Ну, все-таки дорога, — пробормотал я.
— Не боись, — ответил Борис спокойно, без сарказма, — машин здесь нет. Вернее, они больше не ездят, — поправился он и зашагал к двум переплетенным между собой легковушкам.
Машины не ездят, факт. Какие-то побились настолько, что не до езды — в утиль прямым ходом. Какие-то, как Борькина «аудюха», встали тихо, без особых повреждений, но работающие двигатели выжали топливо под ноль и застыли. Теперь, должно быть, уже навсегда.
Бензин-то долго не хранится.
Сколько именно хранится бензин, я не помнил, если вообще когда-то знал. Но он же вроде испаряется, или выдыхается, или что там с ним происходит от долгого хранения?
К тому же проржавело и сгнило все, что могло проржаветь и сгнить…
С близкого расстояния в покореженном железе проступили узнаваемые очертания. То, что стояло позади, было когда-то шестой «маздой». Символика на багажнике никуда не делась, хоть и не сверкала хромом. Передняя часть «мазды» превратилась в металлический фарш. Развороченная морда сплелась с такой же изуродованной задницей чего-то мелкого и, судя по корявости исполнения, отечественного. «Ока»?
Я зашел сбоку. Внутри неприятно съежилось, сердце заухало. Это была не «Ока», а «девяносто девятая». Только задницу ей смяло так, что багажник уехал в салон, а заднее сидение ушло под переднее. Смотреть, что внутри, смысла не имело. Живыми из таких консервных банок не вылезают.
Но Борис уже отпер водительскую дверцу и ковырялся в салоне. Главное, самому туда не лезть.
Я поспешно сглотнул подступившую слюну и отвернулся к «мазде». Ее лобовое стекло осыпалось, с водительской стороны на капот вывалилось нечто, похожее на грязный гнилой мешок.
Понимание того, что этот мешок вовсе не мешок, а останки водителя, пришло не сразу. Что-то с ними было не так, с этими останками… Головы у них не было, вот что!
Снова замутило. Я длинно сплюнул на асфальт и отошел в сторону.
Борис, наконец, вынырнул из «девяносто девятой», легко хлопнул дверцей. Та не закрылась, что-то ей помешало. Свесившаяся рука мертвого водителя: тлен и кости, но этого хватило, чтобы дверь отскочила. А может, она вообще не могла закрыться, кузов-то наверняка повело. Так или иначе, это взбесило казавшегося спокойным брата.
Он резко хлопнул дверцей второй раз, третий. На четвертый она распахнулась во всю ширь, демонстрируя сгнившее тело. С этим все было нормально.
И голова на месте, и оскал через истлевшую плоть проступает, как в дешевом фильме ужасов.
Рот в который раз наполнился слюной. Стараясь задавить рвотный позыв, я чаще задышал и невероятным усилием сглотнул, проталкивая назад то, что лезло наружу, хотя лезть там было уже нечему.
У брата проблем с желудком, кажется, не возникало. Он яростно пнул ногой останки, плюнул и, не пытаясь больше захлопнуть дверь, развернулся ко мне.
Глаза бешеные, складка поперек лба теперь еще глубже. А ведь все его спокойствие — лишь усилие воли. Изнутри Бориса ой-ей-ей как корежит!
От понимания, что брат не железный, почему-то стало легче.
— Борь, не надо.
— Что не надо? — хрипло рыкнул Борис. — Я к аэропорту ходил, там то же самое. И здесь та же фигня. Везде одно и то же. Трупы.
— Они умерли, мы живы. Радоваться надо.
— Вот именно, — огрызнулся Борис. — Эти гады попередохли, а я за каким-то хреном живой. Один среди кучи дохлых ублюдков. Радости полные штаны.
— Ты не один. — Я попытался поддержать его, чувствуя какую-то потерянную еще в юношестве, почти материнскую нежность к младшему брату.
Борис хотел что-то ответить. Лицо его напряглось, скулы заострились, с языка уже готово было сорваться нечто хлесткое, как удар плети, но брат передумал. Выдохнул и зашагал прочь.
Мы шли. В побитые машины больше не заглядывали. Борис, кажется, перестал интересоваться их содержимым, а я с самого начала не особо любопытничал.