– За десять тысяч лет, если взяться, можно многое успеть, – заметил Ороло. – Что, если ты нашёл способ разорвать всякую причинную связь с экстрамуросом?
– Но это, прости, полная чушь! Ты их чуть ли не в инкантеры записал.
– И всё же, в таком случае матик становится обособленной вселенной и время в нём больше не синхронизировано с остальным миром. И тогда возможен разрыв причинно-следственных областей…
– Отличный мысленный эксперимент. Я понял. Спасибо за кальк. Только скажи: ты ведь на самом деле не ждёшь увидеть признаки РПСО, когда ворота откроются?
– К тому, чего не ждёшь, – отвечал он, – надо быть особенно внимательным.
– Есть ли в ваших вигвамах, шатрах, небоскрёбах или в чём там вы живёте…
– По большей части в трейлерах без колёс, – сказал мастер Кин.
– Отлично. Есть ли в них вещи, которые умеют думать, хоть и не люди?
– Когда-то были, потом они перестали работать, и мы их выкинули.
– Умеешь ли ты читать? Именно читать, а не просто разбирать логотипы.
– Ими больше не пользуются, – сказал Кин. – Вы ведь про значки? Не стирать в отбеливателе и всё такое? Ну, на трусах.
– У нас нет трусов. И отбеливателей. Только стла, хорда и сфера. – Фраа Ороло похлопал рукой по ткани у себя на голове, верёвке у себя на поясе и шару у себя под задом. Убогая шутка на наш счёт, призванная успокоить мастера Кина.
Кин встал и тряхнул плечами, сбрасывая куртку. Тело у него было худощавое, но жилистое от работы. Он развернул куртку изнанкой к Ороло и показал пришитые под воротом ярлыки. Я узнал фирменную эмблему, которую последний раз видел десять лет назад, только её с тех пор упростили. Под ней шла полоска из движущихся картинок.
– Кинаграммы. Они вытеснили логотипы.
Я почувствовал себя старым. Новое для меня чувство.
Ороло встрепенулся было, но при виде кинаграмм сразу потерял интерес.
– А, – вежливо произнёс он. – Ты говоришь прехню.
Я смутился. Кин опешил. Затем лицо его побагровело. Он явно себя накручивал, считая, что должен разозлиться.
– Фраа Ороло сказал не то, что ты подумал! – Я постарался хохотнуть, но вышел скорее всхлип. – Это древнее ортское слово.
– А похоже на…
– Знаю! Но фраа Ороло совершенно забыл про то слово, о котором ты подумал. Он совсем другое имел в виду.
– И что же?
Фраа Ороло увлечённо наблюдал, как мы с Кином обсуждаем его, словно отсутствующего.
– Он хотел сказать, что настоящей разницы между кинаграммами и логотипами нет.
– Как же так! Они несовместимы! – Лицо Кина уже приобрело обычный оттенок. Он глубоко вздохнул, задумался на минуту, потом пожал плечами. – Но я понял, о чём ты. Мы вполне могли бы и дальше пользоваться логотипами.
– Тогда зачем, по-твоему, от них отказались?
– Чтобы люди, которые сделали для нас кинаграммы, увеличили свою рыночную долю.
Ороло нахмурился и обдумывал услышанное.
– Это тоже похоже на прехню.
– Чтобы они заработали деньги.
– Хорошо. И как эти люди добились своей цели?
– Они старались, чтобы пользоваться логотипами было всё труднее и труднее, а кинаграммами – всё легче и легче.
– Как неприятно. Почему вы не подняли восстание?
– Со временем мы поверили, что кинаграммы и впрямь лучше. Так что, думаю, вы правы. Всё правда пре… – Он осёкся.
– Можешь говорить. Это не плохое слово.
– Мне кажется неправильным произносить его здесь.
– Как пожелаешь, мастер Кин.
– Так о чём мы? – спросил Кин и сам ответил на свой вопрос: – Ты хотел знать, умею ли я читать, не это, а неподвижные буквы, которыми пишут по-ортски.
Он кивнул на мой лист, быстро покрывавшийся как раз такими письменами.
– Да.
– Мог бы, потому что родители заставляли меня их учить, но не читаю, потому что незачем, – сказал Кин. – Вот мой сын – другое дело.
– Отец заставил его выучиться? – спросил Ороло.
Кин улыбнулся.
– Да.
– Он читает книги?
– Постоянно.
– Сколько ему? – слова были явно не из опросника.
– Одиннадцать. И его ещё не сожгли на костре. – Кин сказал это самым серьёзным тоном. Я так и не понял, догадался ли фраа Ороло, что мастер над ним подтрунивает.
– У вас есть преступники?
– Конечно.
Однако само то, как Кин ответил, заставило Ороло схватить новый лист опросника.
– Откуда ты знаешь?
– Что?!
– Ты говоришь, «конечно», но как ты узнаёшь, преступник перед тобой или нет? Их клеймят? Татуируют? Сажают под замок? Кто определяет, что такой-то – преступник? Женщина со сбритыми бровями говорит: «Ты преступник» и звонит в серебряный колокольчик? Или мужчина в парике ударяет молотком по деревяшке? Протаскиваете ли вы обвиняемого через магнит в форме бублика? Или у вас есть раздвоенная палка, которая дрожит, если её подносят к злодею? Протягивает ли император с трона свой вердикт, написанный алыми чернилами и запечатанный чёрным воском, или обвиняемый должен пройти босиком по раскалённому железу? Может, есть вездесущий праксис движущихся картин – то, что вы называете спилекапторами, – видящих всё, но их тайны известны только совету евнухов, каждый из которых заучил наизусть длинное число? Или толпа сбегается и забрасывает подозреваемого камнями?