– Или пойти дальше.
– Стать столетником? А ты не думал, что нам это бесполезно?
– Потому что их следующий аперт совпадает с нашим, – сказал я.
– А до послеследующего мы не протянем.
– Ну, многие доживают до ста тридцати, – возразил я. Лучше бы промолчал: сразу стало ясно, что я прикинул в уме то же самое и пришёл к тем же выводам, что и Джезри.
Он фыркнул.
– Мы с тобой родились слишком рано, чтобы стать столетниками, и слишком поздно, чтобы стать тысячниками. Родись мы на пару лет раньше, мы могли бы оказаться подкидышами и попасть прямиком на утёс.
– И тогда мы бы оба умерли, не увидев ни одного аперта, – сказал я. – К тому же меня, может, ещё и могли подкинуть, но тебя, судя по тому, что ты говорил о своей биологической семье, вряд ли.
– Скоро увидим, – сказал он.
С милю мы шли в молчании. Хоть мы ничего и не говорили, мы были в диалоге: странническом, когда два равных на прогулке пытаются что-то понять, в противоположность сувиническому, в котором наставник учит фида, или периклиническому, по сути, состязанию. Дорога влилась в более широкую. Магазины ширпотреба для пенов чередовались здесь с казино – промышленного вида кубами без окон, подсвеченными разноцветными огнями. Раньше, когда машин было больше, всю ширину улицы занимала расчерченная на полосы проезжая часть. Теперь было много пешеходов, людей на самокатах, досках с колёсиками и педальных устройствах. Однако вместо того чтобы двигаться по прямой, они (и мы тоже) лавировали по бетонным плитам, окружавшим магазины, словно море – цепочку островов. Дурнопля, пробивающаяся в узкие, извилистые трещины, как сито, собирала из ветра грязь и обёртки. Вскоре после рассвета солнце затянулось тучами, но теперь выглянуло снова. Мы зашли под навес, где продавали разноцветные шины для молодых мужчин, желающих украсить свои кузовили и оттюнингованные мобы, и за минуту растянули стлы так, чтобы прикрыть головы.
– Ты чего-то хочешь, – сказал я. – И у тебя плохое настроение, потому что ты ещё не получил желаемого. Думаю, хочешь ты не вещь, потому что не обращаешь внимания на всю эту ерунду. – Я кивнул на флуоресцентные шины из новоматерии. На колёсах возникали и пропадали изображения голых женщин с надутыми грудями.
Джезри какое-то время смотрел на одну из движущихся картин. Потом пожал плечами.
– Я бы, пожалуй, мог уйти в мир и научиться такое воспринимать. Если честно, пока я вижу один идиотизм. Наверное, чтобы втянуться, надо есть то же, что они.
Мы двинулись дальше.
– Слушай, – сказал я, – ещё в эпоху Праксиса поняли, что если в крови достаточно хорошина, мозг будет сотней разных способов уверять тебя, что всё замечательно…
– А если хорошина недостаточно, будешь, как мы с тобой, – ответил Джезри.
Я хотел было разозлиться, но не выдержал и хохотнул.
– Ладно, пусть так. Минуту назад мы видели куст раданицы на разделительной полосе…
– Ага. И ещё один у магазина бэушной порнопродукции.
– Тот выглядел посвежее. Можем нарвать листьев и пожевать. Уровень хорошина у нас в крови поднимется, и мы сможем жить здесь или где угодно и чувствовать себя счастливыми. А можем вернуться в концент и попытаться достичь счастья честным путём.
– Ты веришь всему, что тебе скажут, – заявил он.
– Это ты надежда эдхарианцев, – возразил я, – значит, ты и должен верить в такое без вопросов. Честно говоря, я удивлён.
– А сам ты теперь кто, Раз? Циничный процианин?
– Так все решили.
– Слушай. Я вижу, как трудятся старшие инаки. Те, кого озарил Свет Кноуса… – последние слова Джезри произнёс с издёвкой. От досады он то замедлял, то ускорял шаг, сообразно тому, как развивалась его мысль, – …занимаются теорикой. Менее одарённые отпадают, становятся каменотёсами или пасечниками. Самые несчастные уходят или бросаются вниз с собора. Остальные выглядят счастливыми, что бы это ни значило.
– Уж точно счастливее, чем здешний народец.
– Не согласен. Они не менее счастливы, чем тот же фраа Ороло. У них есть то, что им нужно, – колёса с голыми дамочками. У него есть то, что нужно ему, – снизарения о тайнах вселенной.
– Тогда давай конкретнее: чего хочешь ты?
– Чтобы что-нибудь случилось. Мне почти всё равно что.
– Если ты сделаешь большой прорыв в теорике, это сгодится?
– Конечно. Но каковы мои шансы?
– Зависит от данных, которые приходят из обсерваторий.
– Точно. То есть от меня ничего не зависит. И что мне делать, пока я жду?
– Изучать теорику, которая тебе так хорошо даётся. Пить пиво. Заводить тивические отношения со всеми суурами, каких сумеешь уговорить. Чем плохо?