— Нии. На-талья.
— Наталья, — повторила девка вполне удовлетворительно. — Хво ист со Наталья?
Надо же, поняла!
Сигизмунд с рычаньем махнул рукой. Мол, быльем уж поросло.
И это тоже до Лантхильды, вроде бы, дошло. Сообразила, что он на нее не сердится.
Взяла его за руку, ластиться стала.
Именно поэтому Сигизмунд догадался, что девка натворила что-то еще. Хво же она натворила?
Глянул на нее ободряюще. Семь бед — один ответ.
— Ну, — произнес он, — хво, девка, колись.
Лантхильда медленно покраснела. Неискусно попыталась перевести разговор на другую тему. Объяснять стала, что она, Лантхильда, — “хво”, а он, Сигизмунд, — “хвас”. И кобель “хвас”, надо же.
— Нии, Лантхильд, ты мне зубы не заговаривай.
Сигизмунд стал осматриваться по сторонам. Ничего особенного не обнаружил. В “светелку” заглянул. Вроде бы, все в порядке. В большую комнату сунулся. Все подушки-рамочки-статуэточки на местах. Интере-есно…
На кухне побывал. Все нормально.
Лантхильда взволнованно ходила за ним. Что-то говорила без умолку. Он схватил ее за плечи, тряхнул. Речь к ней обратил.
— Ну, где напакостила?
Лантхильда вздохнула и направилась в его, Сигизмунда, комнату. Сердито ткнула в блокнот, оставленный на столе. Агентурные данные у нее там, что ли? Сводка о количестве затравленных тараканов? Интересно, какую разведку это интересует — эстонскую или шведскую? Не эквадорскую же.
Ага. Понятно. В блокноте недоставало листов. Штук десять выдрала. Два оставила. Великодушно.
Туалетная бумага, что ли, кончилась?
Судя по девкиному виду, этим провинности не исчерпывались. На карандаш кивнула. Карандаш был затуплен. Сигизмунд любил, чтобы карандаши были отточены. Видать, бумагу девка брала для рисования. Потому и карандаш затупила.
Лантхильда поглядывала на него исподлобья и заранее дулась. Сигизмунду стало смешно. Он подергал ее за волосы.
— Показывай, — сказал, — свое творчество.
Она глянула малопонимающе. Он подтолкнул ее к выходу — давай, мол. Она ушла в “светелку”, оглядываясь, а он пошел на кухню. Сел, закурил. Машинально вытяжку включил.
Потом увидел вдруг, что Лантхильда нерешительно маячит в коридоре. Вытяжки боится. Совсем забыл.
Выключил страшную вытяжку, махнул приглашающе. Она торжественно вошла, положила перед ним на стол пачку листков.
Сигизмунд небрежно пролистал рисунки — что там такого юродивая могла породить? И присвистнул. Разложил рисунки на столе. Стал разглядывать внимательно.
Лантхильда тесно стояла у него за плечом. Заглядывала, нагибаясь. Всматривалась в свое творчество. Тянула над ухом соплями.
Сигизмунду было странно вглядываться в фантастический мир девки. Этот мир настолько рознился с его собственным, что жуть брала.
Рисовала она неожиданно хорошо. Рука у нее была твердая, линии выразительные и лаконичные. Хотя не вдруг разберешь, что она имела в виду.
Первый рисунок изображал кобеля. Кобель чесался за ухом, вид имел шкодный и озабоченный.
Второй рисунок был сложнее. Он вызвал у Сигизмунда одно воспоминание юности. На третьем курсе был он в стройотряде в Коми АССР. Строили они там то, что между собой именовали “скотохранилищем”, — длинное скучное сооружение.
Нечто вроде “скотохранилища” было изображено Лантхильдой. Это был дом, длинный, с неопрятной соломенной крышей.
— Хво? — спросил Сигизмунд.
Лантхильда поправила:
— Хва? Миина хуз.
Стало быть, вот где девка произрастала. Ума набиралась. И красоты.
Хуз был обступлен странными персонами. Во-первых, все они были больше хуза. Кроме того, одни из них были ощутимо крупнее других. Похоже, в пропорциях художница разбиралась плохо.
От персон почти ощутимо тянуло социальным неблагополучием среды. Одна вообще имела подбитый глаз. Это Лантхильда изобразила с удивительной физиологичностью и тщанием.
— Хво? — спросил Сигизмунд, указывая на человека с подбитым глазом.
— Хвас, — терпеливо поправила Лантхильда. — Миина брозар.
Братец, стало быть. М-да.
Девка явно происходила из таежного тупика. Ее родственнички были, как на подбор, ужасно бородаты, ходили в каких-то поддевках. Один был устрашающе бос, с огромными ступнями. Вид у всех был мрачен. Среди родственничков на равных присутствовала свинья, глядящая рылом на хуз.
Сигизмунд с сомнением показал на свинью. Девка тут же охотно пояснила:
— Свиин.
— Свинья, — перевел Сигизмунд.
Они с Лантхильдой переглянулись и вдруг обрадовались. Будто нашли что-то такое, что их роднило. Лантхильда даже хихикнула, забыв свои страхи.
Один персонаж, самый здоровенный, имел две косы, хитрые глазки с ленинским прищуром и густопсовую бородищу. В руке держал кол. Девка застенчиво поведала, что это — Аттила.
Среди остальных родственников маячила и сама Лантхильда. Высилась столбом, как самая основная. Была больше хуза, больше свиина, но чуток поменьше Аттилы. Ее легко можно было опознать по луннице.
Сигизмунд со значением постучал по фигуре пальцем. Лантхильда покивала. Да, мол. Это — я.
Следующий рисунок изображал безобразную пьяную драку. В одном из дерущихся Сигизмунд без труда опознал брозара. Брозар был запечатлен как раз в тот момент, когда ему в торец заезжал другой звероподобный персонаж. Откуда-то издалека с колом бежал Аттила. Вдали виднелся хуз.
Лантхильда захихикала и стала придвигать этот рисунок поближе к Сигизмунду. Видимо, считала его несомненной творческой удачей.
Гордясь тем, что уже неплохо разбирается в многочисленной девкиной родне, Сигизмунд опознал Аттилу — по колу и косам, брозара. Потом ткнул пальцем в того, кто засвечивал брозару в торец. Мол, а это кто? Девка охотно поведала, что это Вавила. Вавила — фрийондс.
— Бойфренд твой, стало быть, — определил Сигизмунд. Смотри ты, попривык уже к сложной фонетике гнусавой девкиной речи.
Но Лантхильда тут же огорошила его. Оказывается, Вавила — фрийондс брозарис. Братянин дружок, стало быть. Оттягиваются парни в полный рост. Веселая там у них жизнь, в таежном тупике.
Имелось также изображение Лантхильды, доящей корову. Чистый Пикассо. В этом рисунке явственно был виден девкин врожденный художественный талант. Корова стояла, немного повернув голову, и косила на девку озорным глазом. В подойник лились толстые струи молока. Сигизмунд вдруг вспомнил ту бледную немочь, которой отпаивал болящую. Разом понятно стало, почему она кислые рожи корчила…
Ну, развела абстракционизм! А еще говорят, в таежных тупиках ни кубистов, ни конструктивистов не ценят. Сигизмунд долго вертел следующий листок, и так и эдак, всматривался. Ничего понять не мог.
Краснея, Лантхильда развернула листок “правильно”. Там, насколько разглядел, наконец, Сигизмунд, была изображена сама девка. Сидела, скорчившись, в каком-то тесном, темном, мрачном помещении. Вроде застенка. Над девкой в воздухе висели две сковородки.
Наконец Сигизмунд сообразил, что на рисунке изображен гараж. Сковородки, выходит, — фары его родимой “единички”. Сигизмунд даже обиделся. Конструктивизм конструктивизмом, но надо хотя бы вежливость соблюдать!
— Гараж, — сказал он. Немного сердито.
Она похлопала белесыми ресницами. Повторила:
— Гарахва.
Сигизмунд рукой махнул.
Лантхильда всё объясняла что-то. Горячо так втолковывала. Видимо, пыталась рассказать, как в гараже оказалась. Разволновалась ужасно. Даже слезы в глазах выступили. Вообще, как заметил Сигизмунд, Лантхильда легко краснела и часто вспыхивала. Впечатлительная.
Сигизмунд по руке девку похлопал, чтобы успокоить. Мол, все в порядке.
Та охотно успокоилась. Показала ему еще один опус из жизни социально неблагополучной среды. Изображался человека, находящийся в скотском состоянии. Человек ползал на четвереньках и устрашающе скалился. Зубы были прорисованы с особым тщанием. Сигизмунд без труда опознал старого знакомого.