— Тише. Это священное место, здесь нужно молчать. Вообще-то тебе тут быть нельзя, но если будешь осторожным, я покажу тебе вуду, — шепнула Анаис.
Мы сделали еще несколько шагов, и сквозь пение птиц и шум воды я услышал равномерный гулкий бой барабанов, доносившийся из примыкавшего к гроту ущелья. Спрятавшись в зарослях, мы стали наблюдать за ритуальным действом.
В круге, образованном из мужчин, выстукивавших на ручных барабанах тревожный, учащающийся ритм, двигались женщины. То и дело выкрикивая неизвестное мне слово «эрзили», они постепенно погружались в странное полусонное состояние. При этом движения их становились всё более спонтанными и дикими. Женщины все выше задирали юбки, все сильнее трясли бедрами, терлись друг о друга грудями и животами, имитируя акт совокупления. Взгляды их помутнели, голоса зазвучали глуше, протяжнее. У многих танцующих, будто в эпилептическом припадке, запрокидывались головы и закатывались глаза. На темные лица с белыми глазницами и перекошенными улыбками невозможно было смотреть без содрогания, но, вместе с тем, зрелище завораживало. Это был необузданный и страшный, совершенно бессознательный танец плоти.
Я вдруг ощутил, что барабанный ритм начал воздействовать и на меня, рождая странное чувство сопричастности, отдаваясь эхом где-то внутри, позади солнечного сплетения. Звук пульсировал в венах… Отключая разум, будил и поднимал первобытные звериные инстинкты… Противостоять этому было совершенно невозможно. Теряя чувство реальности, я посмотрел на Анаис, и последние остатки рассудка утонули в черных дырах ее огромных зрачков. Не говоря ни слова, она схватила меня за руку, развела бедра и со стоном погрузила мои пальцы в горячее, сливочно-нежное…
В один миг все установки и условности моего мира исчезли, остались лишь основополагающие понятия: небо и земля, мужчина и женщина. Мы упали на черную в зеленых сполохах землю, и цвет тела Анаис слился с цветом земли. Женская плоть будто стала частью этой влажной, щедро родящей почвы, в которую я нетерпеливо и жадно врастал корнями…
— Это должно было произойти здесь. Нас соединила сама Эрзили[6], а это значит, что теперь только смерть сможет нас разлучить.
Я слизнул каплю крови, блеснувшую в трещинке на губе Анаис. С того дня этой крошечной ранке так и не пришлось затянуться…
Сорвавшись с цепи, моя страсть не находила утоления. Каждый раз, глядя на мою маленькую любовницу, я находил новые черточки, оттенки, вызывавшие во мне очередной прилив.
При солнечном свете кожа Анаис выглядела будто отшлифованной до блеска. Когда девушка замирала, опершись локтями о балконный поручень, мне казалось, что она выточена из эбонита и инкрустирована белоснежной костью зубов, темно-лиловым аметистом губ.
В сумерках кожа ее становилась матовой и глубоко-фиолетовой, как ночное небо. Широко расставленные глаза тонули в бархате лица, и только глазные белки светились опрокинутыми полумесяцами.
Иногда, в моменты экстаза, меня посещало странное ощущение соития с потусторонней сущностью, с антиподом. Это было сближение двух полюсов, смешение белого и черного, ночи и дня. Почти противоестественное… но не вызывавшее неприятия. Напротив, это казалось единственно правильным, предначертанным, животворящим.
Анаис теперь жила у меня. Она будила меня запахом жареных бананов и манговых лепешек и убаюкивала ароматом своей кожи. Я учил ее танцевать свинг, а она меня — меренгу. Получалось неважно, каждый раз нам обоим недоставало терпения, чтобы довести начатый танец до конца. Движения наших тел быстро утрачивали гармонию с музыкой и начинали подчиняться более звучному и мощному мотиву.
Поздними вечерами я читал ей новеллы, а она сидела на диване в своей любимой птичьей позе, положив подбородок на колени и в задумчивости остановив взгляд.
— Её убьют? — могла вдруг спросить она в самом начале рассказа.
— Да нет же… Слушай и не перебивай.
Если история казалась ей скучной, Анаис начинала нетерпеливо ерзать и наматывать волосы на палец. Тогда я захлопывал книжку и принимался дразнить девчонку, подражая ее креольскому выговору.
Чаще всего она хохотала в ответ, заваливаясь на бок. Но порой рассмешить ее никак не удавалось. Когда ею овладевала меланхолия, она отстранялась от меня, словно погружаясь в невидимый аквариум. Я садился рядом и гладил ее по пружинистой шапке волос, находя запутавшиеся в их сложносочиненной паутине частички вселенной: травинку, крошечного жучка… Затем проводил пальцем по ложбинке на тонкой шее, по выступающему позвоночнику до спрятавшегося между твердыми ягодицами копчика…