Мы были такими разными, но, как ни странно, мне не было с ней скучно. Необремененная эрудицией, Анаис тем не менее вовсе не была глупышкой, она умела глубоко чувствовать, обладала хорошей интуицией и пусть наивной, но вполне сформированной жизненной философией.
Непосредственность ее не переставала меня удивлять. Читая или рассказывая ей что-нибудь, я никогда заранее не мог предположить, какой будет ее реакция. Загадочное сердечко Анаис откликалось порой на самые неожиданные вещи, к другим же оставалось равнодушным.
Помню, ее совершенно не тронули душещипательные рассказы Цвейга и горячо любимый мною роман «Прощай, оружие», зато недавно вышедшую повесть о рыбаке Сантьяго[7] и откровения чувствительного американского юноши Холдена[8] Анаис слушала с неподдельным интересом. История Маленького принца и вовсе заставила ее разрыдаться.
— Почему ты плачешь? Не так уж тут всё трагично.
— Настанет день, когда ты тоже исчезнешь, улетишь в свою холодную как звезды страну…
— Я заберу тебя с собой, — ответил я, отлично понимая, что увезти с собой Анаис — то же самое, что увезти тропический дождь или пение местных птиц.
— Нет, ты уедешь один… У тебя будет жена, белая, как молоко.
Эти ее разговоры о нашем непременном расставании выводили меня из равновесия.
— Откуда тебе всё это известно?
— Ниоткуда, просто я так чувствую…
— Опять твои дурацкие гадания… Ты знаешь, я не верю в эту вашу чертовщину. Странная у вас религия, мрачная, непонятная. На какой стороне ваши боги, добра или зла?
— А на чьей стороне мы, люди?
— Не знаю, наверно, каждый на своей.
— Так не бывает. Это лоа[9] — каждый на своей. Разве ты сам не видишь, что люди — где-то между? Добро и зло существуют внутри человека, как два переплетающихся дерева. Одно из них может быть более ветвистым, чем другое, но оба живут и пускают ростки. Так говорит мать. А отец всегда говорил, что каждому дано две руки: правая и неправая.
— Согласен, но человеку также дано право выбора: за каким деревом ухаживать, а какое стараться выкорчевать. Этому учит христианство. А чему учит вуду?
— Ваша религия воспитывает, а наша — помогает жить.
— Похоже, не слишком помогает. Посмотри на историю своей страны: бесчисленные революции, войны, болезни, нищета…
— Это правда, но ведь веру поменять нельзя! Так же, как нельзя поменять родителей. Народ живет, только пока помнит имена своих прадедов и богов!
Спорить не хотелось. Мне довелось ощутить мощь этой веры, и я понимал, что ее не искоренить. Вуду — стержень этих людей, мощный зов из временных глубин, ослушаться которого они никогда не посмеют и не захотят.
— Расскажи об отце. Ты говорила, он был бокором, то есть колдуном. А мать — мамбо, так? Я до сих пор не вполне понимаю, в чем разница.
— Мамбо имеет дело с добрыми духами. Мать, пока была здорова, помогала в любви, при родах, лечила от разных недугов. Бокор, как у нас говорят, орудует обеими руками. Ему подвластны и белая магия и черная. Мой отец умел поднимать мертвых.
— А ты? Ты ведь тоже… колдуешь немного.
— Я тоже стану мамбо, я уже многое умею.
«О, да, моя дорогая умелица».
— Знаешь, что ты умеешь делать лучше всего?
— Знаю. Любить.
Где же вы были, ее добрые духи? Почему не предупредили, не помешали? Грош цена вашей доброте! А вы, могущественные лоа, за что ненавидите тех, кто так исступленно молится вам?
— Мне нужно ехать. Из-за тебя я совсем забыла о матери. Сегодня ночью я видела ее во сне, нехорошем сне… Как будто ей что-то страшное угрожает…
— Хочешь, я поеду с тобой?
— Нет, в поселок тебе нельзя, ты же знаешь. Не хочу, чтобы тебя забросали камнями. А заодно и меня, — Анаис засмеялась. — Я вернусь через пять дней.
Я проводил ее ранним утром девятого октября 1954 года, а через два дня «не представляющий опасности» ураган, шедший с востока на запад вдоль побережья Венесуэлы, вдруг резко повернул на север и обрушился на Гаити. Какая сила заставила его поменять направление вопреки всем прогнозам?
Без Анаис мое жилище будто выцвело, вымерзло, вымерло… В первый день после ее отъезда я как-то держался, но на второй вечер впал в необъяснимую хандру. Бессонная ночь в конце концов погрузила меня в вязкий кошмар, в котором я пытался бежать за ускользающей в путаных зарослях Анаис и никак не мог догнать ее. Ей удавалось легко уклоняться от лиан-ловушек и быстро двигаться вперед, то исчезая из вида, то снова появляясь. Я же то и дело натыкался на сучья, застревал в силках ветвей. Кроме того, ноги мои странным образом отяжелели, будто я пробирался по густой, как тесто, трясине. Я звал Анаис, но собственный голос пугал меня. Он звучал неестественно высоко, с противным нечеловеческим присвистом. «А-на-иииисссс, А-на-иииисссс…»