«Как я пришла к этому? — спрашивала себя Сафка. — Я же ничто».
Однако она помнила о браслете на своем левом запястье и о том, что он был призван скрывать. Эта отметина была у нее с рождения — иной браслет, отвратительный, а может быть, и прекрасный, кольцо из бледных металлических чешуек, стянувшее ее темную руку. Мать Сафки не всегда жила в Ольме. Родившись в Ланнелире, она долгие годы провела в Дорфаре, среди роскоши корамвисского двора, распространявшейся и на нее, рабыню-фаворитку. Освобожденная с приходом степняков, она вернулась в Элир и Ланн, но сохранила дорфарианские суеверия — надо думать, по причине, заслуживающей уважения. Ее увидел наместник Ольма, сделал своей наложницей, но слишком быстро потерял к ней интерес. Ребенок, родившийся до срока, оказался никому не нужен. На смертном одре мать легонько похлопала по браслету Сафки, скрывающему под собой изъян. «Это от твоего отца», — сказала она девочке. Единственное упоминание, и все. Она никогда не говорила, чьей любимой рабыней была в Корамвисе, кто спал с ней, а потом освободил, чтобы она могла спастись. И конечно же, не уточняла, что уже носила ребенка под сердцем, когда легла в постель наместника. Уделом Сафки стали мечты — она никогда ничего не знала наверняка.
Но сейчас она была свободной и сильной. Ее крылья бились и поддерживали ее, и, как гигантское пламя, внутри нее вырастала торжественная песнь радости, беззвучный гимн, разрывающий ей сердце. Сафка верила, что может быть тем, на что намекала ее мать, и несомненно, ее судьба проистекала именно отсюда. Этот миг она ощущала как свое второе рождение. Рождение, которое зовется смертью.
И материя камня, и небо рухнули. Медаси, как гладкая холодная бусина, лежала внутри того огненного ада, который вознес Сафку ввысь.
А на северо-западе цветок белого огня скреплял собой порыв исступленного восторга и безумия.
Бронза, золото и серебро — узоры света вплетались в ту белизну, которая была Корамвисом, его холмами и оком спящего озера.
На этом возвышенном месте врата держал смуглый таддриец, страж, черная нить в светлой гармонии. Будучи жрецом, он вполне осознавал мистический и символьный смысл процесса, и у него были свои особые таланты. Его страх не значил ничего, или он не хотел с ним считаться.
Под собой он видел группу бледных мужчин и женщин, держащих собственное равновесие. Они стояли, обернувшись лицом к гребню холма, на котором застыла она — крошечная фигурка, похожая на куклу.
Таддриец же, даже стоя спиной, знал, что сейчас свет восходит в небо прямо через нее. Он видел свою тень, лежащую прямо перед ним, непроглядно-черную в свете той белизны, которая разгоралась на пригорке.
Ночь, как глубокая вода, накрыла Вис — каждый его закоулок, каждый лоскуток земли. Звезды следовали своим обычным путем. Луна уже зашла. Шел последний час перед рассветом, и над морем стояла тишина.
Корабли, стоящие на якоре в пяти милях от Элисаара, напоминали стаю спящих птиц со сложенными крыльями. Если элисаарские патрули заметили их, то никак не могли не заметить и то дипломатичное расстояние, на котором те встали, а потому не проявляли к ним интереса. К тому же у Элисаара имелись более неотложные дела.
Маяк у самой кромки западного массива джунглей был хорошим знаком для тех, кто внимателен. Тридцать пять галер Вольного Закориса возникли ниоткуда, будто из морской тины, и быстрым ходом двинулись на северо-запад — то ли для того, чтобы потревожить Саардос, то ли к берегам Иски и Корла.
Согласно донесениям, больший флот Леопарда, который продолжал двигаться к Внутреннему морю, вдруг, как по волшебству, вырос до ста семидесяти шести галер. Очевидно, прибрежные джунгли таили десятки заливов, не отмеченных на карте, где эти корабли укрывались, пока не пришла пора присоединиться к означенному флоту или направиться еще куда-нибудь для боевых действий.
Говорили, что восточный Кармисс подвергся нападениям и сейчас лежит в крови и пожарищах. Дым над Истрисом предупреждал об опасности лучше любого маяка.
Горному проходу из Таддры в Дорфар предстояло стать дорогой войны.
Перевалы над Вардийским Закорисом, где люди Йила уже ходили, как у себя дома, дорфарианцы намеревались перекрыть обвалами. Если этот прием и не даст желаемых результатов, то все равно Леопарду будет не так просто заново разгрести их. С затоплением дельты Окриса дела обстояли еще проще. Последнее сообщение гласило, что все рукава реки наводнены войсками, заросли тростника уже горят, а каменные башни изрядно побиты ядрами катапульт. Ветер нес на Анкиру тучи пепла и стоны отчаяния — последние в иносказательном смысле, но от этого никому не было легче.
В Зарависсе войска Тханна За’ата вынуждены были отступить из порта Лин-Абиссы, оставив доки в огне. Отряды заравийцев покинули Мойю и проследовали обратно к границе, к Драконьим Вратам и Сару. Такое же дезертирство случалось и в других местах — люди самовольно покидали армию и возвращались домой.
За час до рассвета королевский корабль стоял в море, когда-то названном Морем Эарла. Те на корабле, кто не спал, могли видеть, как Ральданаш бродит по открытой палубе. Тут и там раздавались негромкие приветствия. Белизна его волос и одеяния светилась в ночи, как само море в лунных заплатах. Стоя у поручней на носу судна, Ральданаш беседовал с капитаном.
Они выжидали, поглядывая на запад.
На восходе корабли должны были прийти в движение. Им предстояло встретиться с главным флотом Йила, превосходящим их едва ли не вдвое. Место встречи определил некий жрец-эманакир, ибо здесь преследовались еще и религиозные цели.
Конечно же, богиня будет с ними во время битвы. По просьбе короля капитан оставил его в уединении, может быть, последнем в его жизни. Сам капитан, родом из дорфарианского города Марсак, никогда особо не верил в Анак, хотя не забывал ни молиться ей, ни делать приношения. Над черной водой он видел призрачные знамена Ашкар на ваткрианских галерах. Поддавшись внезапному порыву ярости, он сплюнул прямо в океан — на случай, если Она в самом деле существует и может видеть, как он оценивает Ее недостаточность.
Ральданаш, сын Ральднора, смотрел на море с заплатами из огня, которые не горели.
Вскоре ему предстояло вернуться в каюту на верхней палубе и примерить свои нематериальные доспехи. То, что король задержался здесь, было всего лишь проявлением человеческого начала. Он привел в порядок все свои дела, сейчас же ему просто хотелось попрощаться.
Незримая, неслышная и неощутимая дрожь уже начала сотрясать мир. Час или чуть больше, и она дойдет сюда. Если им не хватит сил, или твердости, или веры, все пойдет прахом.
Значит, должно хватить — и сил, и веры, и твердости.
Ральданаш отметил нервозную ненависть и демонстративную ярость капитана из Марсака, так как был способен выделить из окружающего сумбура все мысли, поступки и желания, относящиеся к нему самому. Вообще его восприимчивость сильно возросла. Он ощущал даже морских тварей под днищем корабля, огромных рыб, мечущихся внутри океанских течений, время от времени всплывающих из своего чуждого и непонятного бытия. Ральданаш страстно желал уйти к ним, освободиться от разума и груза ответственности — но не мог и не имел права.
«Вот так же был одинок мой отец в ту ночь под Корамвисом», — вздохнул он.
Те, кто смотрел на него поверхностно, видели прежде всего красивое лицо и королевское достоинство — владыку, в чьих жилах струится пламя богов. Именно от таких поверхностных людей проистекали чувства полного доверия королю и сомнительной надежды. Им казалось, что такому совершенству, как он, под силу сотворить чудо.
Ральданаш обнялся со своей жизнью и затем оттолкнул ее — возможно, навсегда.
Когда один из эманакир бесшумно подошел к нему и позвал без слов, Ральданаш, Повелитель Гроз и Король Драконов, повернулся и пошел по палубе, дабы подготовиться к тому, что произойдет.
В данный момент главный флот Вольного Закориса поворачивал на восток, пользуясь приливным течением и утренним ветром, и знать не знал о какой-то линии, пересекающей море.