— Мне очень жаль, Пит. Я знаю, он интересует тебя и еще кое-кого. Однако он пролежал в музее уже много лет и остается бесполезной диковинкой, на которую глазеют гости университета и туристы. А нашему институту нужны деньги. Уж тебе-то это известно. Фондов не хватает, а другие факультеты и институты уделяют нам жалкие крохи на составленные ими же программы, и…
— Харлоу, я все это знаю. И полагаю, что ты имеешь право его продать. Когда вы доставили Артефакт сюда, университет, помнится, не заинтересовался им. И все расходы по доставке легли на вас…
— Нам приходится экономить, клянчить, занимать, — сказал Шарп. — Мы разрабатывали программу за программой — полезные, нужные программы, которые сторицей окупились бы, позволив собрать новые сведения, получить новые знания, — и они никого не привлекли! Только подумай! Можно раскопать все прошлое — и никому это не интересно. Пожалуй, кое-кто опасается, что мы камня на камне не оставим от некоторых излюбленных теориек, которые кого-то кормят и поят. Вот нам и приходится всякими путями добывать средства для своих исследований. Думаешь, мне нравятся номера, к которым мы прибегаем, вроде этого представления с Шекспиром и всего прочего? Никакой пользы это нам не принесло. Только поставило нас в унизительное положение, не говоря уж о неприятностях и хлопотах. Ты себе представить не можешь, Пит, что это такое. Возьми, к примеру, хоть Шекспира. Он где-то разгуливает как турист, а я сижу здесь и обгрызаю ногти чуть ли не до локтей, воображая все, что с ним может приключиться. А ты понимаешь, какая поднимется буча, если такого человека, как Шекспир, не вернуть в его эпоху? Человека, который…
Максвелл перебил его, пытаясь возвратиться к своему делу:
— Я не спорю с тобой, Харлоу. И я пришел не для того…
— И вдруг, — продолжал Шарп, не слушая, — вдруг подвертывается возможность продать Артефакт. И за сумму, которой от университетских сквалыг не дождешься и в сто лет. Пойми же, что значит для нас эта продажа! Мы получим возможность заняться настоящими исследованиями, которых не вели из-за недостатка средств. Конечно, я знаю, что такое колесники. Когда Черчилл явился нас прощупывать, мне сразу стало ясно, что он представляет какое-то неизвестное лицо. Но это меня не устраивало. Никаких неизвестных лиц! Я взял Черчилла за горло и наотрез отказался разговаривать с ним до тех пор, пока не узнаю, для кого он служит ширмой. А когда он мне сказал, мне стало тошно, но я все-таки начал переговоры, так как знал, что другого такого шанса пополнить наши фонды нам не представится. Я бы хоть с самим дьяволом вступил в сделку, чтобы получить такие деньги.
— Харлоу, — сказал Максвелл, — я прошу тебя только об одном: пока ничего не решай окончательно. Дай мне немного времени…
— А зачем тебе время?
— Мне нужен Артефакт.
— Артефакт? Но зачем?
— Я могу выменять его на планету, — сказал Максвелл. — На планету, хранящую знания не одной, а двух вселенных. Знания, накопленные за пятьдесят миллиардов лет.
Шарп наклонился вперед, но тут же вновь откинулся на спинку кресла.
— Ты говоришь серьезно, Пит? Ты меня не разыгрываешь? Я слышал странные вещи — что ты раздвоился и один из вас был убит. А ты прятался от репортеров, а возможно, и от полиции. Кроме того, у тебя вышел какой-то скандал с администрацией.
— Харлоу, я могу тебе все объяснить, но вряд ли это нужно. Ты, вероятно, мне не поверишь. Но я говорю правду. Я могу купить планету…
— Ты? Для себя?
— Нет, не для себя. Для университета. Вот почему мне нужно время — добиться приема у Арнольда…
— И получить его согласие? Пит, можешь и не надеяться. Ты ведь не поладил с Лонгфелло, а парадом тут командует он. Даже если бы ты был официально уполномочен…
— Ну да! Да! Можешь мне поверить. Я разговаривал с обитателями планеты, я видел их библиотеку…
Шарп покачал головой.
— Мы с тобой друзья давно, очень давно, — сказал он. — Я готов для тебя сделать что угодно. Но только не это. Я не могу так подвести свой Институт. К тому же, боюсь, ты все равно опоздал.
— Как — опоздал?
— Условленная сумма была заплачена сегодня. Завтра утром колесник заберет Артефакт. Он хотел забрать его немедленно, но возникли затруднения с перевозкой.
Максвелл молчал, оглушенный этой новостью.
— Вот так, — сказал Шарп. — От меня теперь уже ничего не зависит.
Максвелл встал, но тут же снова сел.
— Харлоу, а если мне удастся увидеться с Арнольдом сегодня вечером? Если мне удастся убедить его и он заплатит вам столько же…
— Не говори глупостей! — перебил Шарп. — Он грохнется в обморок, когда ты назовешь ему цифру.
— Так много?
— Так много, — ответил Шарп.
Максвелл медленно встал.
— Я должен сказать тебе кое-что, — продолжал Шарп. — Каким-то образом ты нагнал страху на колесника. Сегодня утром ко мне явился Черчилл и с пеной у рта потребовал, чтобы я завершил продажу сейчас же. Жаль, что ты не пришел ко мне раньше. Может быть, мы что-нибудь и придумали бы, хотя я не представляю себе — что.
Максвелл пошел к двери, в нерешительности остановился, а потом вернулся к столу, за которым сидел Шарп.
— Еще один вопрос… О путешествиях во времени. У Нэнси Клейтон есть картина Ламберта…
— Да, я слышал.
— На заднем плане там написан холм с камнем на вершине. Я готов поклясться, что этот камень — Артефакт. А Оп говорит, что он помнит существа, изображенные на картине, — видел их в своем каменном веке. И ведь ты действительно нашел Артефакт на холме в юрский период. Откуда Ламберт мог знать, что он лежал на этой вершине? Артефакт же был найден через несколько веков после его смерти. Мне кажется, Ламберт видел Артефакт и те существа, которые изобразил на своей картине. Я полагаю, он побывал в мезозое. Ведь шли какие-то толки про Симонсона, верно?
— Я вижу, куда ты клонишь, — сказал Шарп. — Что ж, это, пожалуй, могло быть. Симонсон работал над проблемами путешествия во времени в двадцать первом веке и утверждал, что чего-то добился, хотя у него не ладилось с контролем. Существует легенда, что он потерял во времени одного путешественника, а то и двух — послал их в прошлое и не сумел вернуть. Но вопрос о том, действительно ли у него что-нибудь получилось, так и остался нерешенным. Его заметки, те, которые находятся у нас, очень скупы. Никаких работ он не публиковал. Свои исследования вел втайне, так как верил, что на путешествиях во времени можно нажить сказочное богатство — заключать контракты с научными экспедициями, любителями охоты и так далее и тому подобное. Рассчитывал даже побывать в доисторической Южной Африке и обчистить кимберлийские алмазные поля. Поэтому свою работу он хранил в глубочайшем секрете, и никто ничего о ней точно не знает.
— Но ведь это все-таки могло произойти? — требовательно спросил Максвелл. — Эпоха совпадает. Симонсон и Ламберт были современниками, а стиль Ламберта претерпел внезапное изменение… словно с ним что-то произошло. И это могло быть путешествием во времени!
— Да, конечно, — сказал Шарп. — Но не думаю.
20
Когда Максвелл вышел из Института времени, в небе уже загорались звезды и дул холодный ночной ветер. Гигантские вязы сгустками мрака вставали на фоне ярко освещенных окон зданий напротив.
Максвелл зябко поежился, поднял воротник куртки, застегнул его у горла и быстро сбежал по ступенькам на тротуар. Вокруг не было ни души.
Максвелл вдруг почувствовал сильный голод и вспомнил, что не ел с самого утра. Он усмехнулся, подумав, что аппетит у него разыгрался именно тогда, когда рухнула последняя надежда. И ведь он не только голоден, но и остался без крова — возвращаться к Опу нельзя, там его ждут репортеры. А впрочем, теперь у него нет причины их избегать! Если он расскажет свою историю, это уже не принесет ни вреда, ни пользы. И все-таки мысль о встрече с репортерами была ему неприятна: он представил себе недоверие на их лицах, вопросы, которые они будут задавать, и снисходительный, насмешливый тон, который почти наверное прозвучит в их статьях.