С другой стороны, в основе сегодняшней недооценки мысли Анаксимандра лежит современное пагубное разделение на естественные и гуманитарные науки. Я осознаю, что моя преимущественно естественно-научная подготовка делает оценку вклада мыслителя, жившего около двадцати шести веков назад, рискованным делом, но я убежден, что большинство, если не все сегодняшние обсуждения вклада Анаксимандра страдают от противоположной проблемы. Я имею в виду трудность, с которой сталкиваются специалисты по истории или философии при оценке важности открытий, чье значение и влияние являются сугубо научными. Мне кажется, что даже цитируемые в предыдущей сноске авторы, которые без колебаний признают величие вклада Анаксимандра, не понимают всей степени исторической важности его многочисленных прозрений для развития науки. На этих страницах я осуществляю попытку привлечь внимание к этой важности.
Поэтому я рассматриваю Анаксимандра не как историк или специалист по древнегреческой философии, а как современный ученый, стремящийся осмыслить природу научного мышления и его роль в долгосрочном развитии цивилизации. В отличие от большинства текстов об Анаксимандре, целью моей работы не является как можно более точная реконструкция его мысли и концептуального универсума. В своей реконструкции я опираюсь на авторитетные и кропотливые труды историков, специалистов по античности, таких как Чарльз Кан, Марсель Конш и, в недавнем времени, Дирк Купри. Моя цель не в том, чтобы оспорить их выводы, а в том, чтобы пролить свет как на глубину их мысли, так и на роль прозрений Анаксимандра в развитии универсального знания.
Другая, менее очевидная причина недооценки идей Анаксимандра и греческих научных предположений в целом кроется в распространенном, на мой взгляд, непонимании некоторых центральных аспектов научной мысли.
Наивная уверенность в науке девятнадцатого века (в частности, прославление науки как окончательного знания о мире) была подорвана. Одной из сил, ответственных за это, стала революция в физике двадцатого века, которая привела к обнаружению того факта, что ньютоновская физика, несмотря на ее огромную эффективность, на самом деле, строго говоря, ошибочна. Большая часть последующих работ по философии науки может быть прочитана как попытка справиться с вызванным этим открытием разочарованием. Что есть научное познание, если оно может быть ошибочным, даже когда оно чрезвычайно эффективно?
Широкое течение в философии науки отреагировало на это стремлением оставить некий базис, отталкиваясь от которого можно сохранить и уверенность в науке. Научные теории, например, интерпретируются как конструкции, ценность которых ограничивается их непосредственно проверяемыми следствиями в пределах заданных областей истинности. Знания, содержащиеся в научных теориях, интерпретируются как ограниченные способностью делать предсказания. Тем самым, на мой взгляд, мы упускаем из виду качественные аспекты научного познания и, в частности, способность науки подрывать и расширять наше видение мира. Эти качественные аспекты не только неотделимы от научного мышления и необходимы для его функционирования, но, более того, являются его основной мотивацией и причиной, по которой оно представляет интерес.
Другое широкое течение современной культуры на противоположном конце спектра принижает научное мышление и способствует распространению антинаучных настроений. В начале двадцать первого века во многих уголках мира к рациональной науке стали относиться с подозрением. В культурных кругах и повседневной жизни возникли формы иррационализма. Антисциентизм питается разочарованием, вызванным неспособностью науки дать нам законченное видение мира, он питается страхом принятия незнания. Ложная определенность предпочтительнее отсутствия определенности.
Но ответы, которые дают естественные науки, заслуживают доверия не потому, что они окончательные. Эти ответы заслуживают доверия потому, что они – лучшее, что у нас есть сейчас, в данный момент истории познания. Отсутствие определенности – это отнюдь не слабость. Напротив, оно составляет – и всегда составляло – саму силу рационального мышления, движимого любопытством, бунтом и стремлением к переменам. Именно благодаря тому, что наука не воспринимает свои ответы как окончательные, она может продолжать их совершенствовать.
С этой точки зрения три века ньютоновской науки не представляют собой науку. Напротив, они на этом пути не более чем момент отдыха в тени великого успеха. Оспаривая теории Ньютона, Эйнштейн не ставил под сомнение возможность приобретения лучшего знания о том, как устроен мир. Напротив, он пошел по стопам Максвелла, Ньютона, Коперника, Птолемея, Гиппарха и Анаксимандра, каждый из которых продвигал научное знание и оспаривал общепринятое видение мира, постоянно совершенствуя его – признавая ошибки и учась смотреть все дальше и дальше вперед.