Анализ фреймов. [Эссе об организации повседневного опыта]

Далее возникает вопрос: как много постановочного в разговоре, то есть в какой мере мы проектируем нужную в данный момент реплику (или первоначальное высказывание) таким образом, чтобы вероятный отклик на нее со стороны других обеспечил необходимое условие для следующего естественного шага — высказывания, в котором мы были заинтересованы? В идеальном плане в беседе или в разговоре ничего такого быть не должно. В реальных же разговорах, как упоминалось, «одношаговые постановки» дело обычное: мы напрашиваемся на комплименты, «руководим» беседой, подкидываем тему, которая может придать разговору удобное для нас направление, и т. п. Но это «обыгрывание» ситуаций разговора имеет свои ограничения. Усилия, приводящие к более далеко идущим последствиям, во многих отношениях запретны независимо от того, идет ли речь о повторяющихся одношаговых или о многошаговых построениях[950]. Фактически здесь действует нечто большее, чем запрет, так как по самой своей природе эпизоды реальной неинсценированной деятельности таковы, что в последовательности «действие-отклик» можно с уверенностью предугадать немногим больше одного варианта связи. Именно эта структурная нестрогость, вариативность эпизодов повседневной деятельности делает их отличными от ритуальных действий и с необходимостью превращает заготовленную схему речевого общения в нечто ненадежное и проблематичное, в то, что ближе к фикции, чем к факту.

IV

Доказательство того, что бóльшая часть разговора состоит из повторных проигрываний и что они не имеют смысла, если рассказчику не удается поддерживать у слушателей напряженность ожидания, наглядно демонстрирует значимость фрейма, близкого драматургическому, для организации разговора. Далее мы убедимся, что совершенно иная линия анализа приводит к тому же самому заключению.

Начнем с традиционного информационного подхода, используемого лингвистами. Согласно данному подходу индивид — это нечто вроде информ-агентства, которому можно адресовать вопросы, просьбы, команды и декларации и которое на них отвечает. Эти ответы будут опираться на факты, какими их видит индивид, факты, накопленные и спрятанные в его голове. Он волен выбирать ответ откровенный и полный, утаивать информацию или заведомо лгать. Процесс изложения ответа заключает в себе некие непроизвольные обертоны, снабжающие внимательного слушателя дополнительной информацией. Ее можно лишь тщательно собирать, но нельзя получать напрямую. (Конечно, и этот канал коммуникации информант в меру своих способностей может целенаправленно эксплуатировать, а слушатель в меру своих способностей стараться разоблачить обман.) Таким образом, здесь мы имеем дело с моделью субъекта взаимодействия, которую можно назвать моделью «черного ящика»[951].

Эти простые допущения лежат в основе значительной части представлений о функционировании индивида в обществе. Поскольку индивид способен давать релевантную информацию, которую считает надежной, постольку он может быть полезен в различных коллективах. Поскольку он способен уклоняться от предоставления необходимой информации и даже не подавать виду, что он это делает, а к тому же снабжать других заведомо ложной информацией, постольку такой человек может быть использован группой как фальсификатор. Это два основных способа, с помощью которых индивид может вносить свой вклад в обширный деловой проект, требующий тесного и непрерывного объединения усилий многих действующих лиц.

Прагматическое рассмотрение вреда, причиняемого речевой деятельностью, — это еще одна возможность понять действительное значение речи, адресованной другим.

950

Н. Линтон в статье «Свидетель и перекрестный допрос» доказывает, что судебные допросы отличаются следующей особенностью: свидетель сталкивается с опасностью, что последовательные, на вид безобидные вопросы задаются с целью получить ответы, содержащие предпосылки для других вопросов, которые могут привести в замешательство и которые дознаватель планировал изначально. Линтон полагает, что неформальный разговор, обнаруживающий ту же особенность, может неприятно напоминать допрос. См.: Linton N.K. The witness and cross-examination // Berkeley Journal of Sociology. 1965. № 10. p. 9.

951

Без сомнения, для всех нас вполне привычна модель черного ящика, один из признаков которой можно найти в тревогах, проявляемых некоторыми «душевно расстроенными» людьми. В знаменитой статье Виктора Тауска [Тауск Виктор (1877–1919) — правовед и психоаналитик, последователь 3. Фрейда. — Прим. ред.] содержится полезное высказывание на этот счет: «Теперь обратим внимание на один из симптомов шизофрении, который я назвал „потерей границ эго“. Этот симптом выражается в жалобах пациента, будто „каждый“ знает его мысли, будто эти мысли не заключены только в его собственной голове, но распространены по всему миру и одновременно приходят в головы всех людей. По-видимому, такой пациент больше не сознает, что он есть обособленное психическое существо, эго с индивидуальными границами. Шестнадцатилетняя пациентка клиники Вагнера-Яурегга реагировала безудержным веселым смехом, когда бы ее ни спросили, о чем она думает. Катамнез [информация о больном, собираемая после установления диагноза и завершения лечения. — Прим. ред.] показал, что, когда в течение долгого времени я спрашивал ее, что она думает, она была убеждена, что я шутил: она верила и знала, что мне должны быть известны ее мысли, так как они, по ее мнению, одновременно появлялись и в моей голове». См.: Tausk V. On the origin of the influencing machine in schizophrenia // Psychoanalytical Quarterly. 1933. № 2. p. 535.

Общая позиция Тауска состоит в том, что некоторые пациенты воображают машинное воздействие на себя некоего неприятного фактора, который обладает способностью перехватывать контроль над исполнением и внутренней закрытостью сознательных поступков, который обычно свойственен самим этим поступкам. [И. Гофман имеет в виду исследование В. Тауска «Машина воздействия», опубликованное в 1919 году. Тауск описывает случаи шизофрении, при которых пациенты считают, что на них влияет некая машина, лишающая их воли и превращающая их в механических кукол. — Прим. ред.] Сколь бы мало подобная симптоматика ни говорила о психической болезни, она дает обширные сведения о том, каковы обыденные, глубинные предположения о нормальной психической компетентности, необходимой для осуществления действий, и фрейме повседневной деятельности.