Почему ангелы Господни смеялись над умирающим Веничкой, как дети над изуродованным трупом человека? Почему ангелы оказываются в конце концов «позорными тварями» и, по сути, превращаются в дьяволов? Я думаю, не стоит искать в этом, да и во всей поэме завуалированных христианских идей, как это делает В. Курицын в своей статье.[199] Критик пишет, что всю поэму можно рассматривать как блуждания Вениной души после смерти, причем якобы в тексте можно найти полные соответствия православному учению о посмертных странствиях души. На мой взгляд, все это слишком притянуто за уши. Более глубоко рассмотрен этот вопрос в статье И. П. Сепсяковой,[200] анализирующей переклички поэмы Ерофеева с Библейским текстом. Но оба автора не учитывают, что в поэме наряду с явными христианскими реминисценциями присутствуют и откровенно богохульские пассажи. Это, например, доказательство существования Бога, выведенное из полной беспорядочности человеческой икоты. Или раздумья о том, «что мне выпить во Имя Твое?.. Беда! Нет у меня ничего, что было бы Тебя достойно».
На станции «43-й километр» в повествовании происходит резкий перелом. Нарушается монологический характер повествования — у Вени появляются реальные, живые собеседники. Сам автор указывает на изменение жанра: «Черт знает, в каком жанре я доеду до Петушков… От самой Москвы все были философские эссе и мемуары, все были стихотворения в прозе… <…> Теперь начинается детективная повесть». С этого момента пить начинает не один Веня, а целая компания. О. Седакова в своей интересной статье[201] утверждает, что это не что иное, как изображение пира, выполненное в античных традициях. И действительно, что такое пир (симпосий) в Древней Греции? Это застольная беседа на философские темы, непременно сопровождающаяся обильным возлиянием. Наиболее полно это отразилась в «Пире» Платона или Ксенофонта. В «Москве–Петушках» все это принижено, перенесено в пригородную электричку, в кучку пьяниц, но, тем не менее, все равно остается настоящим пиром. О чем говорят наши путешественники? О Гоголе и Тургеневе, о традиции питья в русских литературных кругах, о Гете и Шиллере. Они выводят кривую настроения после пьянки, обсуждают отношение к женщинам как мерило всякой цивилизации. Веня рассказывает о своих заграничных путешествиях. И все это, «как у Ивана Тургенева», по-философски. Пир этот происходит на границе жизни и смерти, Москвы и Петушков, ада и рая. Его участники — какие-то дикие, фантасмагорические персонажи: нелепый внучек, который только и может, что верещать, и у которого «и шея-то не как у всех, у него шея не врастает в торс, а как-то вырастает из него, вздымаясь к затылку вместе с ключицами. И дышит он как-то идиотически…»; черноусый в берете и его ипостась — черноусая в берете; хоть и не участвуют в общей беседе, но сидят и пьют вместе со всеми умный-умный и тупой-тупой.
Здесь надо рассказать, какими были пьянки в настоящей жизни Венедикта Ерофеева. У него было две компании друзей — одна, связанная с его университетским кругом, другая — все те, с кем он пил. Это была компания безудержных пьяниц. Но их попойки не были лишены некоторого философского и литературного уклона. Как рассказывает В. Б. Кривулин, у них, например, считалось хорошим тоном напиться вечером до чертиков и прочитать в таком состоянии какую-нибудь книгу, а утром ее пересказать остальным. Так что этот философский «пир» в электричке имеет непосредственное отношение к реальной Вениной жизни.
С концом пира кончается правильное движение электрички. Начинается полный бред окончательного запьяневшего Вени. Его либо выносит из электрички на станции «Орехово-Зуево» (это, кстати, единственная станция, которой посвящена отдельная глава — остальные главы это перегоны между станциями) и вносит в другую, либо герой просто засыпает, а электричка приходит в Петушки и направляется обратно (может быть, она прошла весь путь «Москва–Петушки» за это время не один раз)… Так или иначе, Веня просыпается и замечает, что уже стемнело и он едет обратно в Москву.
В этот момент героя начинает искушать Сатана, предлагая спрыгнуть с поезда. Веня не соглашается, и «Сатана ушел, посрамленный». Но в следующей главе дьявол возвращается, на этот раз в образе Сфинкса, у которого нет ни ног, ни хвоста, ни головы, но который, тем не менее, нещадно лупит Веню хвостом и головой. Сфинкс задает ему пять загадок, ни на одну из которых Веня не смог ответить. Экзамен провален, Сфинкс не пускает Веню в Петушки. Минин и Пожарский в последней его задаче, хоть и идут в противоположные стороны, попадают на Курский вокзал, да и «в Петушки, ха-ха, вообще никто не попадет!»
199
См.: Курицын В. Мы поедем с тобой на «А» и на «Ю» // Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 296–304
200
См.: Сепсякова И. П. Христианский идеал и постмодернизм // Евангельский текст в русской литературе XVIII–XX веков. Петрозаводск, 1998. С. 539–543
201
См.: Седакова О. Пир любви на «шестьдесят втором километре» // Русские пиры. Альманах «Канун». Вып. 3. СПб., 1998. С. 353–365.