«Ах, так! – распалился Егорша. – Ну, посмотрим, как эти самые, на которых земля держится, у меня в ногах ползать будут». И продал Лизын дом Пахе-рыбнадзору. А Лиза в суд на Егора подавать не хотела – по законам совести жила, а совесть ей не позволяла подать в суд на внука Степана Андреяновича.
А у Михаила, тем временем, возникает спор с управляющим Таборским из-за того, что семена кукурузы сильно глубоко засевают, и верхний пласт почвы такой, что никакой росток не пробьётся. Не всё ли равно, за что тебе платят по высшему тарифу? – спрашивает Таборский у Михаила.
Виктор Нетёсов на Таборского написал заявление в область. Приехало начальство – начало чесать управляющего. А у Михаила на душе легче стало: есть ещё, значит, в деревне люди, которые про хозяйство думают, а не о том, как денег побольше зашибить, сервант новый купить, детей выгодно пристроить и бутылку развернуть. Через неделю стало известно, что Таборского сняли. Новым управляющим назначили Виктора Нетёсова.
Паха-рыбнадзор тем временем разрубил ставровский дом и увёз половину. Егор подошёл к этому изуродованному дому, посмотрел на высокую лиственницу, которая росла здесь ещё до появления этого дома, и вдруг жалко ему стало Лизу, и деда своего вспомнил, и жалеть начал о том, как жизнь свою провёл, и что с этим домом сотворил.
В конце романа Михаилу сообщают, что Лизу придавило бревном, в момент, когда ставила она деревянного коня, снятого со ставровского дома, на отстроенную Петром старую избу. Лиза без памяти попадает в районную больницу. Михаил стал за всё винить себя: не уберёг Лизу. Шёл и вдруг вспомнил тот день, когда отец уходил на войну.
О такой вот тридцатилетней судьбе северного русского крестьянства на примере жителей деревни Пекашино пишет Ф. А. Абрамов в своей тетралогии «Пряслины», за которую автор получил Государственную премию СССР в 1975 году.
Во вступлении к тетралогии повествователь всматривается в вырезанные на деревянной столешнице иероглифы – фамильные знаки пекашинских крестьян.
«Рыжие, суковатые, в расщелинах, плахи стола сплошь изрезаны, изрублены. Так уж повелось исстари: редкий подросток и мужик, приезжая на сенокос, не оставлял здесь памятку о себе. И каких тут только знаков не было! Кресты и крестики, ершистые ёлочки и треугольники, квадраты, кружки… Такими вот фамильными знаками когда-то каждый хозяин метил свои дрова и брёвна в лесу, оставлял их в виде зарубок, прокладывая свой охотничий путик» [1].
Карасёва указывает на то, что эти фамильные знаки – отсыл к древним временам, когда людям ещё не были известны современные виды письма [2]. Далее автор замечает, что символы переходят в буквы и тут же пишет: «Припав к столу, я долго разглядывал эти старые узоры, выдувал травяные семена, набившиеся в прорези знаков и букв… Да ведь это же целая летопись Пекашина! Северный крестьянин редко знает свою родословную дальше деда. И может быть, этот вот стол и есть самый полный документ о людях, прошедших по пекашинской земле» [1].
В данном эпизоде употребляется слово «летопись». В современной украинской энциклопедии указывается: «Летописи – исторические произведения, вид повествовательной литературы в России 11-17 вв., состояли из погодных записей либо представляли собой памятники сложного состава – своды летописные. Летописи были общерусскими (например, «Повесть временных лет», Никоновская летопись и другие) и местными (Новгородские Летописи и другие)» [3].
Сама тетралогия «Пряслины» тоже является своеобразной летописью. В ней имеется присущее летописям хроникальное повествование, писание по годам – по «летам». Далее во вступлении Ф. Абрамов пишет: «1942 год. Незабываемая страда. Она проходила на моих глазах. Но где же главные страдницы, потом и слезой омывшие здешние сенокосы? Ни одной женской надписи не нашёл я на столе. И мне захотелось хоть одну страничку приоткрыть в этой деревянной летописи Пекашина…» [1]. Карасёва указывает на то, что тетралогия «Пряслины» вполне могла бы называться «Пекашинские хроники» [2]. Такая вот местная «Пекашинская летопись».
Ещё тетралогию «Пряслины» роднит с древнерусскими летописями агиографический мотив. Так, в «Повести временных лет» выделяют агиографические произведения: мученическое житие (сказание о двух варягах мучениках), сказание об основании Киево-Печерского монастыря. С этой точки зрения интересна подглавка «Из жития Евдокии-великомученицы» в последнем романе тетралогии Абрамова «Дом» [2].
«Из жития Евдокии-великомученицы» – это своеобразное мини-произведение, входящее в состав романа «Дом» и повествуется в нём о жизни Дунаевых – Евдокии и мужа её Калины Ивановича, прошедших через все передряги Гражданской войны, коллективизации, сталинских репрессий. Тем самым, автор указывает на многострадальное прошлое России. Но пройдя через все трудности, через все испытания эти герои не отрекаются друг от друга, всё так же полагаются на Божью волю. Калина Иванович всё так же придерживается своих жизненных принципов, и его жена Евдокия неотступно следует за своим мужем, куда бы ни бросала его жизнь, осознавая, что это её жизненный путь [2].