- А ты полежи!
Общий хохот и ругань.
- Ну, Мустанг лягнёт, так лягнёт.
Лязг отодвигаемой решётки, и шериф на пороге.
- Тебе, Мустанг, добавить, что ли?
- Я не жадный, шериф, но что моё, то моё.
Шериф одобрительно хмыкает, а камера дружно хохочет. Над побеждённым. Отсмеявшись, шериф начинает распоряжаться:
- Ты, ты и ты... На выход! Ты тоже. А ты до утра посиди, остынь. Ты... чёрт с тобой, на выход.
Он сидит спокойно. Его трое суток только начались. Взгляд шерифа скользит по его лицу и останавливается на мальчишке.
- А ты чего сидишь? На выход. Ну!
Мальчишка медленно встаёт, оглядывается. И вдруг звонким, аж звенящим голосом:
- Сказали, двое суток...
- Что?! - рявкает шериф. - Щ-щенок! Повадился на казённый счёт ночевать. А ну, пошёл вон! - и, схватив мальчишку за шиворот, выкидывает того в коридор. - А ты...- тяжело переводит дыхание, - ты, Мустанг, посиди. А ещё брыкнёшь, добавлю. Без коня останешься. Сядь, я сказал!
Он сам не заметил, как встал, и теперь медленно нехотя садится. Шериф заканчивает чистить камеру и уходит, заперев дверь. Значит, ночь началась. Ну что ж, трое суток его конь у коновязи простоит, воды поставят, охапку сена кинут. А на четвёртые сутки конь считается бесхозным, бери, кто хочешь. Сволочь шериф, не дал запаса. Теперь хочешь коня сохранить, так сиди тихо. Тяжело одному. Жаль, не сказал мальцу, чтоб, если что, взял Гнедого, он бы расплатился потом. Не успел. А теперь что ж... В камере стало просторно. Шериф оставил с десяток самых... Ну, там свой расчёт и выбор. А десятку как раз улечься. Это на день камеру набивают, а на ночь лишних выкидывают. Что ж...
- Мустанг, эй, Мустанг!
- Что?! - вскидывается он со сна.
Сопя и кряхтя, поднимают головы остальные.
- Не ори, лужёная глотка, - у решётки Билли Козёл, помощник шерифа, с каким-то белым узелком в руке.
- Чего тебе, Козёл? - спрашивает он уже тише.
- Передача тебе, Мустанг.
- Чего-о-о? Ты в своём уме, Козёл? Я ж за такие шутки... Выйду - рога обломаю.
- Выйди сначала, - Козёл смеётся мелким блеющим смешком, за что и получил своё прозвище. - Берёшь передачу или нет?
- Дают, бери, - он встаёт на ноги и подходит к решётке.
Маленький узелок свободно проходит между прутьями и ложится на его ладонь.
- Ушлый у тебя дружок, - смеётся Козёл. - Ухитрился, - и уходит.
А он стоит у решётки дурак дураком с узелком на ладони. И ничего не может понять. Передача. Неслыханное дело. Это ж кто... ухитрился? Дружок? Кто это? Неужели... малец?! Ну... ну...
- Мустанг, покажи, чего там?
Все встали, столпились вокруг. Такое дело, это... от веку такого не было. Он осторожно, по-прежнему держа узелок на ладони, другой рукой развязал узел, расправил концы. Две сигареты, две пресные галеты, круглое печеньице и жёлтая "ковбойская" конфета в прозрачной обёртке. Ну... ну надо же...
- Делите, парни.
- Заткнись, Мустанг, коли ума нет.
- Ты этот узелок себе на шею повесь. Талисманом.
- Точно.
- Это ж сколько он Козлу отдал, чтоб тот передал?
- Ага. Передача на цент, да охраннику доллар...
- Убери, Мустанг.
Когда он завязывал узелок, заметил на уголке следы вышивки, словно... словно две буквы были. Вышивка выпорота, не сама рассыпалась. И можно различить две буквы. J B. Он засовывает узелок в карман. И следующие сутки проходят как-то мимо него. Хотя он и болтает, и ржёт вместе со всеми над бедолагой, угодившим сразу на пять суток. Это ж надо таким дураком быть, чтоб сказать шерифу, по какой-такой причине шерифова жёнушка во все тяжкие пустилась. Ну и сиди теперь с разбитой мордой. Мало ли, что все это знают, а говорить-то зачем? Вон и про тебя, да про всех все всё знают. Не можешь стрелять, так молчи. О передаче не говорили. Попробовали, но он молча посмотрел на болтунов, и те отвалили. Сам ещё не знал, что об этом думать.
- Мустанг, спишь?
Он вздрогнул, открыл глаза. А, Говорун. Серая щетина, выцветшие от старости глаза. Старая, зашитая вкривь и вкось одежда, вытертые до белизны сапоги.
- Чего тебе, Говорун?
- Жеребёнок хороших кровей. В силу войдёт, за ним далеко ускачешь.
- Иди ты...
- Думай, Мустанг. Дважды такая карта не выпадает.
Говорун тяжело встал и пошёл на своё место. А с возрастом и впрямь... говорливым становится. Раньше от Говоруна такую речь год надо было слушать, а теперь за раз выдаёт. Что ж, Говорун всякого повидал. И терял, и находил... Он опять заснул и разбудил его шериф, приведший на отсидку целую толпу из салуна. Большая, видно, драка была.
- Ты, ты, ты, - командовал шериф, тыкая пальцем. - Под кустом доспите. Ишь, цемент казённый пролёживают, - и вдруг указал на него: - И ты пшёл вон.
- Мне сутки ещё, - честно сообщил он, вставая.
- Поучи меня! Смотри, Мустанг, оформлю тебя по совокупности...
- Не грози, - сказал он, выходя из камеры. - Я пугливый.
Десять ступенек наверх, столик у двери. Козёл кидает ему его пояс с кобурой. Он застёгивает ремень, проверяет кольт. Как всегда, патроны вынули, сволочи. Теперь, пока не купишь, ходи голым.
- Денег у тебя сколько было?
- Сколько было, неважно. Сколько есть, Козёл?
- Догадлив, - смеётся Козёл. - Держи, Мустанг, оденься.
И бросает зелёную бумажку. Как раз хватит кольт зарядить. Было... чёрт с ним, сколько было. Жалко: пропил мало, не успел.
- Тебя через недельку ждать, Мустанг, или погуляешь?
- Как получится, - бросает он через плечо и выходит.
Площадь перед отстойником пуста. Рано ещё. Небо только-только от крыш отделилось, даже сереть не начало. Вон и в Розничной лавке светится окно над дверью. Он не спеша, подшаркивая, идёт туда, пинком ноги - руки всегда должны быть свободны - открывает дверь.
- Чего тебе, Мустанг? - тётка Фло как всегда за прилавком.
- Одеться, - бросает он на прилавок бумажку.
Она ловко, одним движением сгребает её куда-то вниз и высыпает перед ним тускло блестящие патроны. И даже вязать при этом не перестаёт. Ловкая баба. И никто её молодой не помнит. Сколько же ей? Она выжидает, пока он зарядит и уберёт кольт, и кладёт на прилавок краснобокое яблоко.
- Не на что, - он уже поворачивается уйти, но его останавливает неожиданная фраза:
- С дружком поделишь.
Он нерешительно берёт яблоко. Дорогая ведь штука. Дармовое всегда опасно, но за тёткой Фло подлянки не водится, не такая она.
- Спасибо.
Она кивает, продолжая громким шёпотом считать петли. Под этот шёпот он выходит на площадь и идёт к коновязи. Вон Гнедой уже почуял его и затоптался, пытаясь развернуться навстречу. И тёмный ком возле салуна зашевелился, отделился от стены и медленно выпрямляется. В сером предрассветном сумраке бледное пятно лица. А Гнедой сыт и напоен, сразу видно. И весел. Значит, не один был, не чувствовал себя брошенным. Он кивает мальцу, и тот, независимо вскинув голову, по-ковбойски враскачку подходит. Он достаёт яблоко, разламывает натрое. Коню, мальцу и себе. Ну... молодец, сообразил, что "спасибо" здесь лишнее.
- Где твой конь?
- Не ожеребилась ещё та кобыла...
Он удовлетворённо хмыкает, оглядывает ряд у коновязи. Ага, вроде вон тот серый.
- Бесхозного высматриваешь, Мустанг?
- Догадлив ты, Джек.
Джек-Хромуля щерит в улыбке беззубые дёсны. Где выбили, где само выпало. За сорок ему, сильно за сорок, доживает уже, болтаясь у коновязи.
- Вон тот, серый, пятые сутки стоит.
Серый костлявый неухоженный конь, уздечка, седловка - всё старое, ободранное, заседельные сумки разворочены.
- Загремел, что ли, Эдвард?
- А может, и спёкся, - пожимает плечами Джек. - Заносчив больно, - и сплюнув, добавляет: - Был.
Он кивает и отвязывает своего Гнедого.
- Бери Серого, малец. Нам здесь делать нечего.