Выбрать главу

   - Да, сын мой. Воля Иисуса, Господа нашего, нерушима.

   - А вот ведь в Библии сказано: рабы, повинуйтесь господам вашим, так? - невинно спрашивает Андрей. - Это же он сказал,

   Беляк не успевает ответить: таким возмущённым рёвом отзываются остальные.

   - И что мы все - рабы господа, - продолжает Андрей.

   - Чего-о?! - как со стороны слышит он свой голос. Это его ещё у костра царапнуло, но тогда смолчал, а сейчас не выдержал. - Это что, мы - и его рабы, и отца его, и ещё... господские?!

   - Мы не рабы!

   - Нам Свободу ещё когда объявили!

   - Ты чего несёшь, парень, охренел?!

   - Это не я, - защищается Андрей. - Это тот, Иисус сказал.

   - И я его ещё любить за это должен?! - он вскочил на ноги. - Мотаем отсюда!!

   Беляк умолкает и беспомощно смотрит, как они хватают своих коней и уносятся врассыпную к далёким кострам...

   ...И этот то же самое. Бог, господь, Иисус Христос... Зачем им всем это? Тогда они вернулись к своему костру, и Фредди хохотал до слёз над рассказом Андрея, а потом сказал:

   - Ну, парни, заварили вы кашу. Я и не задумывался над этим никогда.

   Беляк тот сразу исчез, и больше о боге никто с ними заговаривал. И вот теперь здесь... Когда же эта нудьга кончится? Душно уже стало.

   Эйб Сторхилл заканчивал свою речь. Ничего, главное - начать, а там... там он сделает всё, что в его силах. Главное - они слушают, придёт час - услышат. А теперь сбор. Обычно он не собирал деньги сам и прямо в церкви, этим занимались женщины-помощницы, но здесь таких ещё нет. Ничего, будут. Он сказал о деньгах, повторил, что каждый даст по силам своим, сколько может, и ждал вопросов о том, куда пойдут эти деньги. У него был готов ответ. Но ни одного вопроса не прозвучало. Они молча доставали деньги и передавали их друг другу, а передние подходили и клали монетки в жестяную миску на столе. Он следил за этим и радовался. Никто, ни один не отказался дать деньги, ни один не попытался присвоить или под шумок не дать. Пусть монеты мелки, но и заработки их невысоки. И белый парень дал деньги. И индеец. Эйб сказал о службе в следующее воскресенье и призвал всех встать и помолиться Господу в сердце своём, молча. Зачем их смущать, текста они всё равно не знают. Но это дело наживное.

   - Идите, дети мои, и благословение Господа на вас и делах ваших.

   И с каким же радостным гомоном повалили они на улицу! Эйб невольно улыбнулся. Дети, ну, настоящие дети. Мулатка из кондитерской и ещё две девушки пошептались и робко подошли к нему.

   - Мы... мы здесь уберём, масса?

   - Натоптали...

   - Вы позволите, сэр?

   Эйб радостно вздохнул. Разумеется, он приготовил все необходимые вёдра, тряпки и щётки, но готовился убирать самостоятельно, а тут...

   - Спасибо вам.

   С улицы донёсся взрыв хохота. Одна из девушек быстро подбежала к дверям и выглянула наружу.

   - Ну и чего ржёте?! - звонко крикнула она. - Лучше бы вон со скамьями помогли.

   - А чего со скамьями? - откликнулся молодой мужской голос. - Треснула, что ли, под твоей задницей?

   - Чтоб язык твой треснул! Составить помоги. Мы пол моем.

   Эйб, считавший деньги, поморщился, но промолчал. Разговор, конечно, непотребный для церкви, но и винить этих... детей нельзя. Сделать им сейчас замечание - это напугать и оттолкнуть. К его изумлению, несколько парней - в том числе странный белый и индеец - вернулись, очень быстро и ловко убрали скамьи, прислонив их к стене. Искоса поглядывая на Эйба, парни молча подождали у дверей, пока девушки вымоют пол, и снова расставили скамьи.

   - Бог да вознаградит вас за доброту вашу.

   По губам белого скользнула усмешка, но он промолчал. Девушки, а за ними и парни простились и вышли. Эйб с удовольствием оглядел свою бедную церковь. Начало положено. Мулатку из кондитерской зовут Бьюти, девушку со шрамом на подбородке... да, правильно, Рози. А третью он спросит об имени при встрече. И с парнями теперь есть о чём поговорить. Главное - начать...

   От церкви Эркин и Андрей пошли к пруду. По дороге купили себе хлеба и копчёной рыбы. И два больших яблока. Сели у "своего" пня. И только тогда, после первых кусков, Эркин заговорил:

   - Обошлось.

   - Если б ты меня не держал, - усмехнулся Андрей, - я б пошебаршился, конечно. Он бы покрутился у меня, как уж на сковородке.

   - А толку-то? - возразил Эркин. Нахмурившись, он долго разглядывал свою рыбину и наконец поднял на Андрея глаза. - Слушай, бог есть?

   - А хрен его знает, - пожал плечами Андрей. - Мне это по фигу.

   - А мне нет, - возразил Эркин.

   - Чего так?

   Эркин не успел ответить: к ним подошли трое негров из ватаги Одноухого, молча поставили на пень бутылку, положили буханку и сели рядом.

   - Давай, Белёсый, - Губач выбил пробку, глотнул и пустил бутылку по кругу. - Совсем он нам мозги закрутил, не знаем, что думать.

   - А я что, - взъерошился Андрей, - самый умный?!

   - Вот смотри, - Эркин мотнул головой, пропуская бутылку, и продолжил: - Я - хозяйский раб. От хозяина меня русские освободили. Русский офицер пришёл, сказал. Всё. Свободен. А от этого, от господа, кто меня освободит? Ведь, беляк этот чёртов трепал, и бессмертный, и всемогущий, и... и...

   - И вездесущий, - подсказал Андрей.

   - А это что за хренотень? - поинтересовался Род, вгрызаясь между словами в рыбий хвост.

   - Везде он, значит, - объяснил Андрей.

   - Во, - кивнул Эркин. - Если он такой, от него меня кто освободит? Не хочу я больше рабом. Ничьим.

   - А говорят, мы и после смерти... его рабы, - вздохнул Губач.

   - Ну, как там после смерти, не знаю, - пожал плечами Андрей. - Помрём когда, тогда и посмотрим, что там и как.

   - Тебе, Белёсый, всё шуточки.

   - А серьёзно об этом и нечего, - Андрей сделал большой глоток и передал бутылку. - Видеть его никто не видел, так что...- он выразительно выругался.

   - Оно-то, конечно, так, - Губач оглядел полупустую бутылку и поставил её на пень: пусть пьет, кто хочет, без очерёдности. - Так думаешь, слова это одни?

   - Может, и так, - кивнул Род.

   Упорно молчавший всё время Томми тихо, но очень твёрдо сказал:

   - Прав, Белёсый. Бога беляки придумали, чтоб нас дурить. Я много хозяев сменил. Били меня... его именем. Покориться требовали... тоже бог так велел. Что хорошего у бога есть, то они себе берут, остальное нам скидывают.

   Все кивнули.

   - Так что, не пойдём больше? - задумчиво спросил Губач.

   - Цепляться начнут, - покачал головой Эркин. - Если это так, трепотня одна, то и хрен с ними, и с попом, и с богом его. Всё равно в воскресенье работы нет. И мелочь наскрести, чтоб подавился он ею, тоже можно.

   - Если чтоб не цеплялись... - протянул Род.

   - Ладно, - тряхнул кудрями Андрей. - И впрямь... От нас не убудет, и неохота из-за такой ерунды завязываться. Он, дьявол, въедливый, заметно.

   - Это да, - Губач взял бутылку. - Допиваем?

   - С собой возьми, - отмахнулся Эркин.

   Андрей молчаливым кивком согласился с ним. Губач засунул бутылку в карман и встал. Поднялись и остальные.

   Эркин и Андрей ещё побродили по Цветному, балагуря и задираясь. О церкви, когда они остались вдвоём, Эркин сказал:

   - Я одного боюсь. Что он так и повадится по домам шляться.

   - Ла-адно, - протянул Андрей. - Отвадим.

   Домой Эркин пришёл уже ближе к сумеркам. Женя была дома.

   - Ну как?

   - Всё хорошо, Женя, - быстро ответил он.

   Забросил свою джинсовку в кладовку и быстро побежал вниз в сарай. Цветному все дни рабочие. В тот раз это его спасло, пусть так и будет. Не станут к Жене цепляться. А про свою церковь она ему за ужином расскажет.

   Но за ужином говорили совсем о другом. Женя опять расспрашивала его про перегон и Бифпит. Зашла речь об играх. Он рассказал о щелбанах. И Алиса потребовала, чтобы он её научил. Ей посещение церкви совсем не понравилось. Полдня хорошо себя вести и ничего за это не получить! Алиса была настолько возмущена, что и за игрой пыталась жаловаться Эркину, но быстро сообразила, что это не "ласточкин хвостик", здесь проигрыш грозит лишним щелчком в лоб, постепенно увлеклась и забыла про свои огорчения. Игроков разогнала Женя, отправив Алису спать. Этот момент пришёлся как раз на её проигрыш, и Алиса подчинилась с невиданной готовностью. Эркин не стал спорить: щёлкать Алису в лоб оказалось очень трудно. От напряжения сдерживаемой силы у него даже рука заболела.