— Понятно, — кивнул Эркин. — Две тысячи мы уже потратили, так?
— Да, можно их не считать. Теперь давай мебель.
Женя отчеркнула исписанную часть листа и стала выписывать столбиком кухня, Алиса, спальня. Эркин, отодвинув, чтобы не мешала, чашку с остывающим чаем, внимательно следил за цифрами и буквами, появляющимися на белом листке. Великая тайна письма всегда привлекала его. Когда-нибудь, позже, он напомнит Жене, что она обещала научить его читать. А может, и писать. Обидно ведь признаваться, что ты неграмотный. Здесь не смотрят, цветной ты или нет, а объяснять каждому, отчего да почему он ни читать, ни писать не умеет…
— Ты не слушаешь меня, Эркин?
— Нет, Женя, что ты, — тряхнул он головой. — Слушаю, конечно. Я вот о чём подумал. Может, и на кухню шкаф тоже, как стол, сделать? Филиппыч, правда, не говорил про шкаф. Я спрошу тогда завтра.
— Конечно, спроси, — кивнула Женя. — Будет очень даже хорошо. А нет, не расстраивайся, подберём. И шкафчик для ванной посмотри. Да, — Женя зачем-то разгладила свой листок, хотя он совсем не был мятым, — как тебе понравилась кровать, ну, что мы сегодня у Тима видели?
Эркин неопределённо повёл плечами. Как на это ответить, он не знал. Кровать как кровать. Жене нужно, чтобы ему понравилось или нет? Непонятно. А не знаешь, как отвечать, молчи. Это он ещё мальцом усвоил.
Женя ещё раз разгладила лист и встала.
— Поздно уже. Пора спать.
— Да, — вскочил на ноги Эркин.
Он почувствовал, что Женя осталась недовольной, но не понимал, чем, и потому не знал, как поправить дело. А вечерний порядок дел шёл своим чередом. Эркин унёс свёрток с ссудой и шкатулку с расхожими деньгами на их места и ушёл в душ, а Женя стал убирать со стола и готовить всё на завтра.
В душе Эркин сообразил, что сегодня ему не в чем добираться от ванной до спальни. Рабские штаны остались в кладовке, а… а ладно, натянет джинсы на голое тело и дойдёт. Тоже мне, проблема…! Вот Женя чем-то расстроена — вот это плохо. И что делать, не знаешь. Раньше… раньше было проще. Эркин вздохнул. Выключил воду и раздвинул занавес. Настоящий, непромокаемый, из специальной узорчатой плёнки, что и просвечивает, и ничего снаружи не разглядишь. Повозились, конечно, но зато теперь, теперь совсем хорошо. Он вытерся, натянул на голое тело джинсы, а трусы он кинул в ящик для грязного белья ещё когда раздевался. Расправил на сушке полотенце. Вчера так устал, что, когда все ушли, то он наскоро кое-как обмылся и рухнул, ничего не соображая. А сегодня… он опять трусил. Да нет, не страх это, конечно, но… но он сам не понимает, что с ним. Эркин оглядел ванную, убедившись, что всё в порядке и вышел.
— Эркин, — окликнула его Женя из кухни.
— Да, я здесь, — готовно отозвался он.
— Иди, ложись, я сейчас.
— Да, Женя.
Он вошёл в спальню. Женя уже задёрнула шторы. Синие с белым. И плотные, не просвечивают. Он тогда в магазине специально через ткань на лампы смотрел. Так что раздевался и ложился он спокойно, не выключая света. Потянулся под одеялом. Нет, если Жене так понравилась та кровать, то на здоровье, конечно. Он на всё согласен, лишь бы Жене было хорошо. Да и чем та плоха? Что пружины звенеть будут? Так у них — Эркин вздохнул — у них им звенеть не с чего. Чёрт. Как было всё хорошо, и могло быть хорошо, если бы не эти сволочи, что искалечили Женю и всю его жизнь наперекосяк пустили. Он прислушался, встал, выключил свет и снова лёг. Чёрт, да что с ним такое? И вдруг понял. Понял, чего он хочет, чего ему недостаёт. И задохнулся от гнева и обиды. На себя, на жизнь, что у него всё так глупо и нелепо. Что опять…
Он не додумал, потому что в спальню вошла Женя. И Эркин змее, зажмурившись, притворился спящим. Сейчас Женя разденется, сбросит халатик, наденет ночную рубашку, ляжет, пожелает ему спокойной ночи заснёт. И он тогда сможет перевести дыхание и расслабиться. Эркин лежал и слушал шелест ткани. Упал халатик, Женя достаёт из-под подушки и надевает ночную рубашку, откинула одеяло, легла, укрылась, сейчас…
— Эркин, — вдруг сказала Женя. — Ты ведь не спишь, я знаю.
Она лежала на спине, положив руки поверх одеяла.
— Что с тобой, Эркин?
— Женя, — наконец смог он разжать губы, но ничего, кроме её имени, не выговаривалось. — Женя…
— Гам было так хорошо, Эркин. Что же теперь? Почему ты…? — она не договорила.
— Женя, — он наконец смог продышаться, — ты…ты сердишься на меня? За что? За что, Женя? Что я сделал?
— Ничего, — Женя говорила ровно, но он почувствовал, что она плачет. — Ты ничего не сделал. Ты… почему ты такой?
— Женя, — он порывисто повернулся к ней, приподнимаясь на локте. — Женя, я всё для тебя сделаю, чтобы тебе хорошо было, я… я только не знаю. Скажи мне, я всё сделаю.
— Скажи, — горько повторила Женя. — Почему я всё должна тебе говорить? Ты же… ты же взрослый мужчина, а… а хочешь жить по чужим приказам.
— Женя, ты же не чужая мне!
— А кто я тебе?
Женя говорила по-прежнему спокойно, но Эркин вздрогнул, как от удара. Вот оно! То, чего он так боялся. Он молча лёг на спину, привычным движением закинув руки за голову, и замер, готовый покорно принять любой удар.
— Кто я? — повторила Женя и сама ответила: — Твоя жена, так? Так. Но разве… разве ты муж мне?
— Женя, — вырвалось у него, — Женя, прости, я… я не знаю, ничего не знаю. Скажи мне, я всё сделаю.
— Опять скажи. Опять я должна и решать, и говорить тебе, и… и неужели ты не понимаешь, не чувствуешь ничего? Ты что, совсем бесчувственный?
Этого удара он не выдержал. Не может, не должна Женя так говорить, такими словами.
— Нет, Женя, не говори так, не надо.
— Не надо? А что, что мне делать, чтоб ты понял, почувствовал? Я же… я же живой человек, я не могу, не хочу так больше. Не хочу, понимаешь?
— Ты… — Эркин, забыв обо всём, встал на колени, откинув одеяло, — ты гонишь меня? Женя? Я должен уйти? Женя?! — и совсем тихо, чувствуя, как по щекам текут сл1зы, — Я надоел тебе? Женя? Женя, ну, ну, скажи мне…
Она молчала. Эркин устало, по-рабски, сел на пятки. Сколько раз он вот так сидел, вымаливая прощения, а виноват ни разу не был, а сейчас… сейчас что. Слово Жени — закон для него. Клятва есть клятва. Он всхлипнул, вытер лицо ладонями.
— Женя, раз так, я уйду. Ты не думай, прямо сейчас уйду…
— Голым? — ядовито спросила Женя.
— Как ты скажешь, — растерянно ответил он.
— Дурак! — Женя всхлипнула и рассмеялась сразу. — А если я тебе скажу в окно прыгать? Прыгнешь?
— Да, — сразу ответил он. — Женя для тебя я на всё готов, Женя, я всё сделаю.
Рука Жени вдруг легла на его колено, погладила. И от этого прикосновения его обдало сразу и жаром и холодом.
— Дурак, — уже другим тоном сказала Женя. — Какой же ты дурак.
— Ага, — готовно согласился он, осторожно зажимая ладонь Жени коленями.
— Тебе же холодно, ложись.
Он тут же послушно вытянулся на постели. Женя стал его укрывать, натягивать на него одеяло. Её тело было рядом, мучительно рядом, её запах окутывал его. И он не выдержал.
— Женя, прости меня, прости, я всё знаю, всё понимаю, — бормотал он. — Прости, но я не могу больше, Женя, я осторожно, я чуть-чуть, ну, совсем немного, Женя, Женя, ну, пожалуйста, ну, позволь мне, я буду осторожен, Женя, прости, только не сердись на меня, не гони меня, я… я хоть полежу так, рядом, Женя, ну, пожалуйста…
А его руки быстрыми мягкими движениями скользили по телу Жени, забирались под рубашку, касались её спины, груди, живота…
— Дурак, дурак мой, дурачок, — шептала Женя, так же гладя его голову, плечи и спину.
Он снял с неё рубашку, отбросил. Лёжа на боку, обнял и прижал к себе Женю, ощутил её всем телом. Руки Жени обвились вокруг его шеи, её губы коснулись его лица. И он не слышит, а кожей ощущает её слова.
— Дурак, дурачок, ну, чего ты ждал, сам мучился, меня мучил, Эркин, ну, что же ты, Эркин…
— Женя… Женя… — повторял он, с ужасом чувствуя, что не может и не хочет остановиться, не может распустить напрягшиеся помимо его воли мышцы. — Женя, прости меня… ты… ты пустишь меня? Можно, Женя?