Эркин не сразу понял, что кричали не все, а только те, что с мелочёвкой, владелицы больших платков, жилетов, целых рубашек с глухим воротом или на пуговицах степенно помалкивали. И все беспрестанно что-то кидали в рот и сплёвывали. Рука Алисы выскользнула из его ладони, пока он оглядывался.
Женя с восторгом нырнула в этот водоворот. Эркин еле поспевал за ней, сразу потеряв из виду Владимира. Холода он пока не ощущал, только уши пощипывало и руки, но слегка.
Он нагнал своих у мешка с пёстрыми рубашками. Женя и Оля рассматривали одну, поочерёдно прикладывая к груди. Алиса стояла рядом и по мере сил советовала. Эркин подошёл и взял её за руку. Женя кивнула и строго сказала Алисе:
— Не отходи, потеряешься, — и снова затараторила: — Нет, Оля, тебе бирюзовый пойдёт, вот здесь, чтоб у ворота, как раз под глаза. Это хорошо, но грубит, а с бирюзовым есть?
— Отчего ж не быть?
Закутанная в платок женщина достала из мешка другую рубашку. Оля взяла её, приложила к себе и с надеждой посмотрела на Женю.
— Ну, как?
— Потрясающе! — ахнула Женя и повернулась к Эркину. — Правда, так лучше?
Растерявшийся Эркин неопределённо повёл плечом, а Оля решительно тряхнула головой.
— Беру! Сотня?
— Ну да, — улыбнулась женщина. — Носи на здоровье, дочка.
Сотня? Сто рублей?! С ума сойти! Нет, если Женя захочет, то он и слова не скажет. Но когда отошли от женщины, незаметно перевёл дыхание. Женя с Олей, прижимавшей к себе завёрнутую в чистую портянку рубашку — её называли кофточкой — шли впереди, а он с Алисой за ними. Женя то и дело останавливалась, приценивалась, торговалась и время от времени оборачивалась к нему. Эркин доставал бумажник и платил. Жене и Алис варежки, яркие, узорчатые. И ему? Ему-то зачем? Чтоб рук не поморозил. Эркин кивнул и, уже расплачиваясь за толстые коричневые варежки двойной вязки, вспомнил, что в ящике у него лежат те брезентовые рукавицы, что им с Андреем тогда дал русский офицер на станции, так что верхние у него есть.
— Теперь носки, — решила Женя.
И они пошли выбирать носки. Алиса радостно размахивала уже натянутыми на руки ярко-синими варежками с вывязанными снежинками и зайчиками. Купили носки. Тоже Алисе — высокие, до колен, с узорами и кисточками, Жене — в яркую весёлую полоску, и Эркину — тёмно-серые с узкой белой полоской по краю, из некрашеной, чтобы от пота не линяла, шерсти. Когда Эркин расплачивался за носки для Жени, стоявший рядом с продававшей их женщиной мужчина в армейской стеганой куртке и меховой ушанке подмигнул ему.
— Такая наша мущинская доля, браток. Бабы франтят, а мы расплачиваемся.
— Много ты платишь! — рассмеялась женщина, принимая у Эркина деньги. — Молчал бы уж. Кабы я не вязала, ты бы…
— Много бы ты навязала, кабы я с овцами всё лето не уродовался, — улыбнулся мужчина.
— Уродовался он! Вот за язык твой длинный тебя изуродуют, это вот да.
Спрятав куда-то под куртку деньги, женщина поправила на мужчине шапку, плотнее надвигая на уши.
Когда они отошли, Эркин тихо сказал:
— Женя, тебе платок нужен. Тёплый.
Он уже хорошо рассмотрел, как отличаются платки женщин от тонкой белой шали Жени. Да, купил бы он тогда в Бифпите такую же, как Андрей, как её, ангору, не пришлось бы сейчас деньги тратить, а он, дурак, пофорсить захотел.
— Да, надо, — озабоченно кивнула Женя. — И тебе шапку надо, в этой холодно. И Алисе.
— Алисе, да, — согласился Эркин. — А мне лучше ушанку.
Взрослых мужчин в вязаных шапках он не видел и оказаться, не как все, не хотел. Женя поглядела на его сосредоточенное лицо и вздохнула.
— Здесь нет ушанок.
— Значит, на другом рынке куплю, — очень спокойно сказал Эркин.
Женя, зная, что скрывается за его спокойствием, кивнула. Да и в самом деле, ушанка ему удобнее, все мужчины в таких, меховых или форменных армейских. А пока они купили Алисе вязаную тёплую шапочку с длинными ушами, которые можно вокруг шеи завязать как шарфик, А Жене платок, белый, даже чуть кремовый, с зубчатой каймой по краям и достаточно плотный. И пошли к выходу. А то ещё — не дай бог — на поезд опоздают.
Эркин, заметив, что ботики Алисы залеплены снегом, взял её на руки. Женя шла рядом, положив на его локоть ладонь в ярко-красной с птичками варежке, и внимательно разглядывала встречных. Да, в вязаных шапочках — с гребешком на темени или круглых, плотно охватывающих голову — только мальчишки и… молодые парни. У девушек ещё помпончики или кисточки. А мужчины в ушанках.
Они вышли на платформу и… оказались на новом рынке. Но здесь торговали съестным. Пассажиры из их поезда быстро раскупали горячую картошку в мундире, солёные огурцы и капусту, молоко, сваренные вкрутую яйца, пирожки, сало, вяленую рыбу… Глаза разбегались, а времени уже не было.
— Эгей! — окликнул их Владимир. — Давайте быстро, я на всех взял. Две минуты осталось!
Но они успели войти в вагон, пройти в свой отсек, Женя даже снять с Алисы пальто и шапочку, когда поезд дёрнуло, шатнуло и, наконец, перрон под окном поплыл назад. На столике солдатский котелок с ещё горячей картошкой и миска с огурцами. Снова началась суматоха. Женя с Олей наводили на столе уже обеденный порядок. Алису водили в уборную мыть руки. Бегали к проводнику за чаем. И, всё уладив, сели обедать. Эркин опять у окна, Алиса у него на коленях, Женя рядом, Владимир и Оля — напротив. Ели картошку с тушёнкой и огурцами, хлеб с салом, пили горячий сладкий чай. И разговор шёл общий, перескакивающий с одного на другое, шумный и весёлый. Как и по всему вагону.
Наевшись, Алиса задремала, привалившись к плечу Эркина. И её уложили на верхнюю полку, благо Эркин не убирал постель. А немного погодя легла и Женя. Забралась к себе Оля.
— Ну что, браток, — Владимир показал глазами на верхнюю полку, — пойдём покурим?
— Пойдём, — согласился Эркин.
Они прошли в холодный продуваемый тамбур.
— Смотрю, — Владимир, ловко приладившись между костылями, скручивал самокрутку, — ты не любитель курева.
Эркин кивнул и улыбнулся.
— В хорошей компании отчего же и нет?
— И с выпивкой так же?
— Ну да, — Эркин, улыбаясь, кивнул ещё раз. — А так… мне незачем. И брат не пил.
И как всегда упоминание об Андрее отозвалось болью. Эркин глубоко затянулся и, и сдерживая себя, так сжал сигарету, что она погасла. Резким движением он выбросил окурок в щель под наружной дверью.
— Ничего, браток, — Владимир смотрел на него внимательно с понимающей улыбкой. — Ничего, всё обойдётся.
— Обойдётся? — переспросил Эркин.
— А как же. Жизнь не останавливается. Тебе жить, детей своих растить… и брата помнить.
Эркин кивнул и сосем тихо, еле слышно за грохотом колёс, сказал:
— Простить себе не могу. Лучше бы меня…
Владимир покачал головой.
— Не казни себя. Это война, браток, на войне любая пуля… либо ты кого собой закроешь, либо тебя закроют. Тебя бы убило, он бы так же говорил?
— Да, — сразу ответил Эркин. — Конечно, так.
— Ну вот.
Владимир докурил сигарету, и они пошли обратно. Но до своего отсек Эркин добрался один. Владимира окликнули из большой компании, плотно набившейся в дин из отсеков. Эркин вместе с Владимиром подсел, вежливо глотнул за Победу из предложенной кружки, заел салом и незаметно ушёл.
В их отсеке стояла сонная тишина. Он осторожно, чтобы не разбудить взглядом, посмотрел, как спят Женя и Алиса, и лёг на нижнюю койку, не разворачивая тюфяка. Ну, вот и всё. Белый свет за окном, стук колёс под полом. Вот и всё… Напряжение, державшее его с того момента, когда он взял в руки жёлтую карточку визы и маршрутный лист, отпускало, уходило вглубь, сменяясь уже другим. Он уже не сомневался, что они благополучно доберутся до Загорья, но какое им там дадут жильё? И работу. Да, была бы работа. В крайнем случае… опять мужская подёнка. Он видел у домов поленницы, так что напилить и наколоть дров, починить сарай, просто грузчиком… он возьмётся за любую работу. Даже, если надо, имение вспомнит. Город-то он город, но под городом должны быть какие-то имения. Надо будет, пойдёт скотником, конюхом, просто батраком. Работы он не боится, силы хватит. Правда, зимой батраки не нужны, на это только весной нанимают, но до весны он продержится. Обещали ссуды. Безвозвратная, беспроцентная… хорошо, конечно, но… нет, всё это так, одни разговоры, Грег говорил: «Сотрясение воздуха». Жильё, жильё и работа — вот что важно.