— Да, — тоже посмотрел в окно Михаил. — Лугино. Десять минут стоим.
— Одевайся, Мишаня, — встал Герман. — Пройдёмся, — и посмотрел на Эркина. — Ты как?
— Пройдусь, — кивнул Эркин.
Переодеваться он не стал, надев полушубок прямо поверх спортивного костюма. Герман и Михаил надели шинели. Мать выходить отказалась, и они пошли втроём.
Сыпал мелкий снег, но сразу таял, и перрон был усеян мелкими обширными лужами. Желающих прогуляться в такую погоду нашлось немного, даже разносчики прятались под вокзальным навесом. Но Эркин с наслаждением вдохнул холодный, ещё не режущий горло воздух и улыбнулся. Герман посмотрел на него хмыкнул:
— Хорошо?
— Хорошо! — искренне ответил Эркин.
Он не жалел о вспышке. Да и… надоели ему эти разговоры, что, дескать, воевали ни за что. Что свободу ему и остальным выжившим дали — спасибо, конечно, но он и своего вот так нахлебался, а рабу выжить, да ещё не сподличать, это, как он понимал, не легче, а то и потруднее было. У него своя война шла.
Пройдясь вдоль поезда, они вернулись к себе. Вагон показался даже жарким и душным.
— Ну, как там? — встретила их Мать.
— Сыплет и тает, — ответил Герман, снимая шинель. — Молодец, что не пошла.
— А это чего? — спросил Михаил, заметив на столе свёрток в промасленной бумаге.
— В обед увидишь, — строго ответила Мать.
Михаил так обиженно надул губы, пролезая к окну, что Эркин, сразу вспомнив Андрея, улыбнулся. Рассмеялся и Герман.
Пока усаживались, поезд тронулся. Замелькали дома, голые деревья, бурые, чуть присыпанные снегом поля, редкий, просвечивающий лес.
— У нас, в Печере, леса-а, — вздохнул Герман, — не сравнить. Это ж разве лес, — продолжил он, заметив заинтересованный взгляд Эркина. — Щётка зубная старая.
— А в Алабаме тогда что? — спросил Эркин, уже догадываясь об ответе, но чтобы поддержать разговор.
— Прутики натыканы, — охотно ответил Герман. — Промеж стволов на грузовике проехать можно.
Михаил рассмеялся.
— Да ну тебя, Герка, повихнутый ты на лесе.
Улыбнулся и Эркин, вспомнив виденное на выпасе и перегоне. Да, в Загорье лес куда гуще. Интересно, а почему так? Ведь в Алабаме теплее, там всё лучше расти должно. Надо будет, когда вернётся, у Агнессы Семёновны или Аристарха Владимировича спросить.
Ровный перестук колёс под полом, ровный шум разговоров, ощущение спокойствия и безопасности. Герман рассказывал о печерских лесах с таким вкусом, что Эркин не смог удержаться на простом поддакивании.
— Так ведь можно этим, как его, да, лесником работать.
— Можно, — вздохнул Герман. — Я бы с радостью, да видишь, как меня осколком приласкало. То всё хорошо, то в словах путаюсь, то голова закружится и вырубаюсь. В городе ничего, ну, за пьяного посчитают, это ладно, а в лесу если… — покосился на мать и замолчал.
— Вот, — кивнул Михаил, — и едем в Царьград, в Центральный госпиталь. А ты? По делу или столицу посмотреть?
— По делу, — кивнул Эркин. — В Комитет.
— Что за комитет?
Эркин свёл брови, вспоминая полное официальное название.
— Комитет защиты бывших узников и жертв Империи.
— А! — кивнул Герман. — Бурлаковский. Слышали. Говорят, они ссуды дают.
— Офигенные, — вмешался Михаил. — За год не пропьёшь.
Эркин усмехнулся.
— Пропить да проесть любую ссуду можно.
— Это уж точно, — вздохнула Мать.
— За ней и едешь?
— Нет, — мотнул головой Эркин. — Мне… с одним человеком поговорить надо, а он там.
— В Комитете?
Ну да. А ссуда… её сразу дают, ну, как на место приедешь, осядешь, с работой и жильём определишься.
— Ага.
— Понятно.
Михаил и Герман одновременно кивнули.
— А едешь, куда хочешь? — спросил Герман.
— Нет, — улыбнулся Эркин. — Месяц визу ждёшь, и тебя проверяют, ну, нет ли чего за тобой такого-всякого, — снова понимающие кивки. — Потом проходишь врачей, психологов, и уже когда они разрешат, то в отдел занятости, ну, говоришь, чего бы хотел, а они смотрят, есть ли на такое заявки. Вот по заявке и едешь. Если сошлось всё, то тогда уже оформляешься. И едешь не сам по себе, а по маршрутке, ну, в лагере же тебе всё распишут, как ехать, где пайки получать, где пересадки какие.