— Знает.
— А… — и тут же оборвал себя: — Понятно.
Бурлаков не стал уточнять, что именно понятно, и продолжил своё:
— Так что никуда ты не пойдёшь.
Эркин не очень уверенно кивнул.
— Хорошо. И… и что теперь?
Бурлаков чуть было не вспылил, но тут же сообразил, что Эркин просто спрашивает, без подвоха, и он сам же обещал, что будет помогать ему… быть сыном.
— А теперь рассказывай, как там у вас. Как Женя, Алечка?
— Всё хорошо, — улыбнулся Эркин. — У Алисы в школе одни пятёрки, и не дерётся больше.
— А с кем дралась? — заинтересовался Бурлаков.
Эркин рассмеялся.
— Мальчишки из другого класса цеплялись, не к ней, а к другим из её класса, ну, она и навтыкала им. Теперь не лезут.
— Это она тебе рассказала?
Эркин мотнул головой.
— Нет, я пришёл за ней, ну, учительница и похвалила, что стала умницей и больше не дерётся. Я так и узнал.
— Так всегда и бывает, — кивнул Бурлаков. — Поругал её?
— За что? — удивился Эркин.
— Тоже правильно, — согласился Бурлаков. — Надо уметь защищаться. А у тебя как в школе?
— Хорошо, — улыбнулся Эркин и, чувствуя искренний интерес Бурлакова, стал рассказывать: — Труднее, чем в начальной, но я справляюсь. И… и мне интересно. Я никогда не думал, что учиться так интересно, — и вдруг, неожиданно для самого себя, сказал по-английски. — И не больно. Я-то боялся сначала, что как тогда в учебном Паласе будет.
Бурлаков с трудом удержал лицо и, как будто ничего особого и сказано не было, вернул Эркина в настоящее.
— И что самое интересное? Какой предмет?
— Да всё интересно, — Эркин чуть смущённо пожал плечами. — По истории много непонятного, каждый раз новые слова, а в учебнике не все есть. Ну и по словарю смотрю И Энциклопедии.
— Молодец, — искренне похвалил его Бурлаков.
И Эркин улыбнулся в ответ уже совсем свободно, своей «настоящей» улыбкой. И, понимая, что Андрей Бурлакову куда интереснее, чем он, заговорил о том, что андрей — первый ученик в классе, по английскому вровень с Тимом идёт, а по всем остальным… его самого не догонишь. А литература с историей у Андрея вообще от зубов отлетают.
Бурлаков счастливо улыбался.
— А читаешь?
— Что в школе велят, — легко ответил Эркин. — Ну, и ещё… с Алисой, её книжки. Энциклопедию. И… стихи. Андрей тогда привёз. Шекспира и ещё.
— Любишь стихи?
— Люблю, — кивнул Эркин. — Там хорошо, даже если слова незнакомые, то всё равно понятно. И… Жене нравится, как я вслух читаю. А… а вы как?
— Нормально, — подхватил бурлаков. — Работаю в комитете, в Университете читаю лекции, веду семинар.
— А семинар — это что? — заинтересовался Эркин.
В первый момент Бурлаков даже растерялся: как объяснить привычное, знакомое с детства, сколько себя помнит. Но надо. Эркин смотрит с доверчивой, почти детской открытостью. И отшутиться или, не дай бог, удивиться незнанию — это потерять всё. И второй попытки уже не дадут.
Выслушав его объяснение, Эркин кивнул.
— Понятно, — и улыбнулся. — На урок похоже, — и про себя вспомнил, что кутойс тоже так любит учить, надо будет ему сказать, что это семинаром называется.
— Да, — согласился Бурлаков.
Эркину хотелось спросить, ну, прямо язык чесался, про Синичку-Машеньку, но он удержался. Да и чего спрашивать, и так же всё ясно. А о чём ещё говорить, он не знал. И потому молча пил уже остывший чай. О сказанном и услышанном он не думал, это всё на потом, слишком странным это было. И ещё… чего-то он устал. Скрывая зевок, он опустил голову, но Бурлаков заметил.
— Время позднее, ты с дороги, давай ложиться.
— Да, — кивнул Эркин, допивая чай.
Усталость всё сильнее и ощутимее придавливала его. И, преодолевая её, он, оттолкнувшись от стола, встал.
— Давайте, я посуду помою.
Удивление Бурлакова длилось полсекунды, не больше.
— Хорошо, спасибо. А я пока постелю тебе. Спасть будешь в кабинете.
— Да, Андрей рассказывал.
Обычная вечерняя суета, нет, необычная и для Бурлакова, и для Эркина. Но оба, не сговариваясь, старались, чтобы всё было как… как обычно. Будто ничего особенного не происходит. И даже обилие книг в кабинете не вызвало у Эркина никакой реакции, во всяком случае, внешней. Нет, он, конечно, и заметил, и удивился, хотя Андрей и расписывал ему цареградские чудеса и профессорское жильё, слишком устал, чтобы ещё о чём-то думать. Лечь, закрыть глаза и чтоб уже ничего не было. И, понимая это, потому что самого так же вымотал этот разговор, Бурлаков уже ни о чём серьёзном не заговаривал, только самые необходимые и самые житейские слова.