Место прибытия оказалось еще одной пещерой, напомнившей Аналитику те, которые он уже повидал в свое первое пребывание в Раю. Эта, правда, не была такой же монументально большой, что и еврейский Рай — Шеол, но зато здесь было явно гораздо более шумно. Источником шума служил огромный, размером с тяжелый крейсер, состоящий из многих тысяч движущихся частей механизм. Механизм напоминал часовой, но был в миллионы раз сложнее, чем все те, которые можно было увидеть или даже представить на Земле. Механизм казался живым, так как его части — прекрасно сделанные и отполированные до блеска шестерни, рычаги и подшипники из металлических сплавов и огромных алмазов — находились в постоянном движении, включаясь, выключаясь, меняя плоскости вращения, приходя в соединение друг с другом и иногда даже вспыхивая искрами. К тем местам, где вспыхивали искры, тут же подбегали по лестницам и решетчатым мостикам непонятно откуда берущиеся фигуры в аккуратных синих комбинезонах — швейцарские часовщики? — и лили туда масло из больших, величиной с ведро, масленок. На одной из частей гигантского механизма виднелся большой, размером с одноэтажный дом, фирменный знак, покрытый синей кобальтовой эмалью. Знак, известный Аналитику по виденной в Москве рекламе, гласил: «Ulysse Nardin», Le Lock Suisse. Итак, перед нашим героем была пресловутая Книга Жизни в формате механических швейцарских часов. Вспомнились рассказы старика Галилео.
Оглянувшись на доставившего его раненого слугу Сатаны, Аналитик ответил на вопрошающий взгляд разрешающим кивком, и тот, устало разбежавшись, исчез в спертом воздухе, оставив после себя запах серы. Пути назад не было. За спиной вдруг раздался звук часов Галилео, почему-то до этого в Аду упорно молчавших. Аналитик резко обернулся, взведя в движении затвор «шпандау» и приготовившись нажать на гашетку. За спиной оказался высокий, одетый то ли в плащ, то ли в рясу бородатый старик с темным ближневосточным лицом, лысой головой и носом, как у пингвина. Глаза старика были черными, по-молодому ясными, умными и абсолютно сумасшедшими. Старик напомнил Аналитику Ленина на одной из лучших его фотографий. Старик улыбался уверенной, ироничной и несколько зловещей улыбкой главы первого пролетарского государства. Хотя Аналитик ни разу не встречал Египтянина лично, он сразу понял, кто перед ним.
— Не меня ли ищете, молодой человек? — вполне вежливо вопросил библейский персонаж.
— Если вы тот, кто вывел избранный народ из Египта, истребил несколько его поколений, принес ему скрижали с законом, а сейчас, выйдя на пенсию, по-прежнему мутит воду, то да, вы-то мне и нужны!
— Участь великих — восхищение и ненависть потомков, — уклончиво ответил хитрый жрец, — вы еще слишком молоды, чтобы понять хотя бы сотую часть даже того, что я сделал в мирской жизни. Я уж не говорю о своей роли здесь, в потустороннем измерении.
— Почему же? Великая идея для народа, строгая иерархия и сладкая жизнь для номенклатуры, образ внешнего врага, массовые чистки — все это успели застать даже мои родители, когда были детьми. Конечно, при ином тиране. Тот, правда, детей не обижал и на Бога не ссылался.
— Я так и знал, даже еще не встретив вас, Аналитик, что у вас проблема с принятием авторитетов. Признайтесь: всю жизнь плыли против течения? Вам не дает покоя ваша самодеструктивная натура! А могли бы многого добиться! И знаете: еще не поздно! Просто надо понять, что, пока ты молод, соплив и беден, надо держаться тех, кто постарше и посильнее. И не связываться с идеалистами вроде Учителя! Так что, может, подумаете?
Аналитик невесело засмеялся:
— Не поверите, святейший, но такие же замполитовские речи со мною неоднократно вели и в армии. Наверное, единственная причина, по которой я еще как-то продвигался по службе, — это моя примитивная готовность соваться в любую гиблую дыру, куда такие, как вы, в своей бесконечной мудрости никогда не полезут.