Десятая минута реанимации. Петрович весь в мыле, его почти не видно в облаке пара. Зато слышно громкое сопение и тихое ритмичное уханье.
— Меняемся! — теперь я командую.
Поменялись. Ванька старается отдышаться до того момента, как я сделаю пятнадцатый толчок. Успеет ли? С такой одышкой впору ему самому искусственное дыхание делать. Спортом бы тебе заняться, Петрович!
Успел, отдышался немного. После моей команды набрал воздуха, раздул щеки, выдохнул все из своих легких в Кларочкины. И еще раз.
Опять массаж. Главное — с ритма не сбиваться и силу нажатий не менять. Тонкая очень грань: нажмешь чуть сильнее — переломаешь ребра и грудину, обломками легкие повредишь, а то и сердце проткнешь… бывали в истории случаи. А слабее тоже нельзя, не прижмешь грудиной сердце к позвоночнику, не вытолкнешь кровь из желудочков в сосуды, — толку от такого массажа ноль.
— Вдох!
Петрович, молодец, что твой аппарат ИВЛ трудится. Вон как резво Кларочкина грудь поднялась: еще бы, при таком-то дыхательном объеме. А сердце, подлое, не заводится…
Пятнадцатая минута. Опять поменялись. Петрович «качает», я — дышу. Время вокруг остановилось. Зато для Кларочки оно сейчас бежит быстро, слишком быстро. Это хорошо, что здесь холодно: не так быстро клетки мозга начнут погибать от гипоксии.
Двадцатая минута… Двадцать пятая… Тридцать вторая… Сороковая… Все то же: пятнадцать нажатий — два вдоха. Мы стояли на коленях в лужах пота. А с нас все капало и капало… Вот только толку от этого не было никакого: Кларочкино сердце молчало.
Что еще мы можем? Эх, происходило бы все это в родном отделении! Уж мы бы… А тут, с голыми руками, много не навоюешь. Массаж да «рот в рот», дыхание да массаж… Невелик арсенал! Хотя… Есть еще одно средство! Никогда к нему не прибегал, как-то нужды не было. Да и боязно, если уж честно. А сейчас — терять нечего!
— Петрович, дай нож!
Он непонимающе взглянул на меня в перерывах между вдохами.
— Нож, говорю, дай! У тебя же был! Швейцарский, армейский!
Дошло. Кивнул, сделал очередные два выдоха в Кларочку, вытащил из кармана нож. Раскрыл и протянул мне. Рукояткой вперед, как положено.
Качнув еще пару раз, я одним движением разрезал футболку на груди девушки. Нож оказался очень острым, это просто отлично! Отложив его пока в сторонку, провел еще серию из пятнадцати толчков. Пока Петрович дышал, нащупал пальцами левой руки четвертое межреберье слева.
И полоснул по нему ножом.
Темная, почти черная кровь выступила как-то очень неохотно. Но — выступила все-таки. Я углубил разрез, рассекая теперь межреберные мышцы и фасции. А потом засунул в рану пальцы, преодолевая слабое сопротивление оставшихся тканей, пока рука не провалилась в раскрывшуюся грудную полость по самое запястье.
В моей ладони оказался плотный теплый комок. Небольшой совсем, он очень удобно лег в руку. Не раздумывая, я с силой сжал его в кулаке. Отпустил. И еще раз сжал. И еще. И еще…
Кларочкино сердце в руке вздрогнуло. Показалось? Я еще несколько раз сдавил его и на несколько секунд расслабил кисть.
Не показалось! Теплый комок в пальцах трепыхнулся робко, неуверенно… И замер.
— Давай же, работай! — прошептал я и опять сжал кулак.
Сердце послушалось. Оно дернулось один раз, другой, третий… Задумалось ненадолго и — пошло! Застучало, запульсировало в моей руке, будто пытаясь вырваться на свободу. И я — отпустил.
Осторожно вытащил руку из груди. Полюбовался, как в глубине раны радостно подпрыгивает ожившее сердце. И долго сидел на холодном полу, глядя, как Петрович что-то восторженно кричит мне, хлопая по щекам приходящую в себя Кларочку.
И — не слыша его.
11 августа, 00.24, о. Крит, портал Лабиринта
Из подземелья мы выбрались около полуночи. И теперь валялись прямо на росистой траве, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Просто глядя на низкие звезды.
Обратная дорога оказалась легче: «бронзовый» коридор больше не излучал инфразвук; бесследно растаяло газовое облако. Вместе с жезлом исчезли и барьеры на пути к нему. Даже несмотря на то, что мы по очереди несли постанывающую от боли Кларочку, возвращение показалось нам быстрым и легким.
У выхода из святилища, с другой стороны каменных ворот, мы обнаружили пятерых мертвых Охотников. Двое из них оказались моими старыми знакомыми: длинноволосый каратист, чуть не забивший меня ногами до смерти в номере отеля, и толстяк с нашлепкой на носу, у которого я там же отобрал пистолет. Почему они не вошли вместе с Боровым внутрь — загадка. И хорошо, что не вошли, иначе события развивались бы по совершенно другому сценарию. Весьма печальному для нас.