Последние слова он произнес воинственно, на высокой ноте, Алексей подумал почему-то, что он сейчас достанет из ножен меч-кладенец и начнет им махать. Меча он, правда, не достал, но руками размахивать начал.
– У меня вся жизнь по-другому сложиться могла, если бы я тетины рассказы слушал внимательно, – говорил он, производя правой рукой рубящие движения. – Я мог бы с цветами вообще не связываться. А то теперь увяз совсем.
Насчет цветов было непонятно, но что-то Алексея насторожило. Иногда какая-то мелочь из прошлого проясняла настоящее до слюдяного блеска.
– А что тебе тетя рассказывала?
– Она мне много про сестер Голицыных рассказывала, только я не слушал. То есть я слушал, но не слышал. Это я умею делать.
А я вот не умею, подумал Алексей. Я вообще много чего не умею. И денег у меня столько никогда не будет, сколько уже сейчас есть у этого дипломата. И не достанется мне Наталья, а достанется миллионеру. Подумал и испугался: с какой стати он о Наталье Сергеевне так думает? Она – свидетель, он милиционер – вот и все отношения.
Алексей дождался, когда приедет охрана с фирмы, еще раз проверил холодильник на предмет отравленных продуктов, написал на листочке бумаги свои номера телефонов (рабочий, домашний, сотовый) и уехал на служебной машине домой – спать. Когда он вошел в квартиру, голос из радио, которое работало в квартире круглосуточно, создавая иллюзию неодиночества, оповестил тех, кто не спит, что московское время – два часа пятнадцать минут.
2 мая, суббота
Наталья проснулась рано. На даче она почему-то всегда просыпалась ни свет ни заря. Наверное, организм не хотел терять драгоценные минуты отдыха от городской суеты. Небо было таким голубым, что непременно хотелось тут же броситься в него, как в море. Птицы пели свои любовные весенние песни. Солнце уже встало и начало пригревать, но еще было знобко, хотелось закутаться во что-нибудь теплое. В шкафу висел Ольгин старый халат. Его Наталья надевала очень редко, только когда хотела вспомнить сестру. Запах духов, который остро напоминал Ольгу, давно выветрился, но иногда казалось, что она садится рядом и обнимает Наталью.
Два года тому назад Полина тяжело заболела ветрянкой. Сначала все было нормально: она была усыпана прозрачными пузырьками, их раскрашивали зеленкой, рисуя то флажок, то слоника. На третий день поднялась температура, появилась интоксикация, и стало понятно, что Полину надо везти в инфекционную больницу и непременно госпитализировать. Наталья металась по квартире, собирая Полинины вещи, Анатолий договаривался с врачом скорой, чтобы Полину везли не в дальнюю, а в Морозовскую больницу, в боксированное отделение, где работала Натальина и Машкина однокурсница, которая как раз сегодня дежурила. Полине было совсем плохо. Она стонала, металась. Температура угрожающе лезла вверх по шкале градусника. Наталья покидала вещи Полины в сумку, потом вспомнила, что и для себя надо взять удобную одежду, схватила первый попавшийся халат – Ольгин. В больнице Полину сразу унесли в реанимационное отделение. Какой ужас! Она сама реаниматолог, лечить девочку стали сразу, как только появился первый пузырек, температура повысилась два часа тому назад, а состояние ухудшалось так стремительно, что сделать она ничего не успела. Ей казалось, что она только и делала, что собиралась. В реанимацию ее, конечно, не пустили. И правильно. Какая мать выдержит то, что делают с ее ребенком в первые минуты пребывания в отделении интенсивной терапии? А делают все сразу. Ребенка осматривает врач, причем, с точки зрения родителей, поверхностно, то есть быстро. Это обманчивое впечатление, потому что сначала врач-реаниматолог должен определить, насколько значительно повреждены основные, жизненно важные, функции организма и в каких неотложных мероприятиях нуждается ребенок. Тщательно он осмотрит его через несколько минут, когда будет сделано все, чтобы сохранить ребенку жизнь. Одновременно выполняется пункция вены, устанавливается катетер для введения лекарственных препаратов. Это, как правило, делает квалифицированная медсестра. Другая медсестра ставит катетер в мочевой пузырь для постоянного контроля выделительной функции почек. Приходит лаборант и забирает анализы. Может быть вызван рентгенлаборант для рентгенографии грудной клетки. Потом приходит специалист, чтобы сделать ультразвуковое исследование внутренних органов. В это время уже начато лечение: введены препараты первой помощи и, если надо, антибиотики, поставлена капельница, крутится дозатор, при помощи которого ребенок получает постоянную порцию строго дозируемых лекарств. Если ребенок без сознания, в желудок вводят постоянный зонд для профилактики аспирации рвотных масс (так на медицинском языке обозначается захлебывание). На грудную клетку устанавливаются электроды для контроля электрокардиограммы, на плечо – манжета для измерения артериального давления, на коже – датчик для подсчета пульса и насыщения тканей кислородом. Для далекого от медицины человека это кажется жутким. Однако все происходит именно так. Чем быстрее начато лечение, тем больший шанс имеет ребенок на выздоровление без последствий.