Так вот, Полину унесли. Наталья представляла в деталях, что там происходит. Ей хотелось быть рядом с дочкой. Она бы не совалась в действия врачей, просто смотрела бы на Полину и знала, что она жива. Не пустили. Постоянно звонил ее телефон: Толя и Машка пытались узнать, что с Полиной. Наталья не могла говорить, только молчала в трубку. Машка тогда наорала на нее, велела взять себя в руки, Наталья попыталась и не смогла – руки никак не хотели принять на себя ее боль.
Когда погибли папа и Оля, она никак не могла понять, за что ей это. За что? Потом умерла мама. Инфаркт случился сразу, как только она услышала в «Новостях» про катастрофу самолета, на котором летела вся ее семья. Наталья тогда металась между похоронами и больницей. Полина была на попечении Анатолия. Потом мама умерла. Когда Наталья приехала с маминых похорон, братья ее не узнали – так она изменилась. Это были ужасные дни. Горя было столько, что, казалось, оно заполнило все пространство вокруг Натальи. Уже потом она поняла, что значит выражение «почернела от горя». На самом деле, она не чувствовала запахов, не видела красок, не ощущала вкуса еды. Был какой-то отрезок времени, когда она обвинила во всем Полину. Ведь все случилось именно потому, что Ольга уехала из Москвы рожать. Если бы она не была беременна, то жила бы себе в Москве или в Амстердаме, или в Неаполе, и не было бы этого самолета. Они с папой поехали бы поездом. Ехали бы себе, смотрели в окно на пролетающие мимо города и деревеньки, ели курицу, пили чай с сахаром и печеньем, спали, читали под стук колес, и все были бы живы. Потом она ужаснулась собственным мыслям, но прошло довольно много времени, когда она стала считать Полину дочкой. Месяцев в семь Полина начала активно выделять ее среди окружающих. То есть и до этого она улыбалась Наталье, тянулась к ней, но тянулась и к Машке, и к Саше. А тут вдруг начала капризничать, когда Наталья передавала ее няне. Однажды, когда каприз как-то особенно затянулся, Наталья вдруг поняла, что ей самой тяжело расставаться с дочкой. Она так и подумала – «с дочкой». Пришло пронзительное чувство родства, материнства. И сразу же появился страх за этого маленького человечка. Она стала постоянно звонить няне, чтобы удостовериться, что дома все в порядке. Она долго и вдумчиво выбирала детский сад. Надо было, чтобы он был непременно в тихом дворе – транспорт опасен, чтобы воспитатели были внимательны и добры – дети бывают так неосторожны, чтобы врач, отвечающий за здоровье детей, был квалифицированным – инфекций в детском коллективе хватает. Единственный человек, с которым Наталья не боялась оставить Полину, была Анна Дмитриевна. Это была женщина необыкновенной доброты. Она этой добротой светилась, делилась со всеми, кто оказывался в поле ее зрения. Полину она любила, как дочку или, по возрасту, как внучку. Полина ее тоже любила и с радостью оставалась, когда Наталья дежурила в клинике.
…Вышла ее однокурсница, господи, как же ее зовут, она тогда забыла, взяла Наталью за руку и увела в ординаторскую.
– ИТШ, – сказала после того, как усадила Наталью на продавленный диван.
– Не может быть.
– Да, ИТШ – инфекционно-токсический шок. Давление у нее шестьдесят на сорок. Сейчас будут много капать, если ночью будет хуже, подключат к аппарату.
Подключить к аппарату, значило начать искусственную вентиляцию легких. Значит, дело совсем плохо. Ведь еще утром было все нормально.
– Меня не пустят? – сделала еще одну попытку Наталья.
– Нет, поезжай домой. – Можно я тут посижу?
– Сиди, только по коридору особенно не маячь. Хотя… У тебя есть халат?
– Халат? – какая-то надежда забрезжила, будто от того, есть у нее халат или нет, зависела жизнь Полины.
– Есть, есть халат, вот он, – Наталья вытащила из сумки Ольгин халат.
– Тогда переодевайся, и пойдем в приемный покой, я тебя сейчас оформлю как будто вместе с ребенком.
Ночью Наталья на какое-то время забылась коротким, тяжелым сном. Ей приснилась Ольга, которая сидела рядом с Полиной и говорила ей, Наталье: