Настроение было гнуснейшим, потому что я вышел из ссылки в совершенно зажатое общество. Годы отсидки меня избаловали – я, хотя и являлся политзэком, оставался внутренне свободным и привык говорить в лицо Системе то, что о ней думаю. А тут уже всё – другие правила игры, другие обязанности и ожидание нового ареста.
Более того, меня даже не прописывали, хотя многих других освобожденных прописали. Это длилось долго, почти полгода. Пришлось обращаться в Москву, в МВД и как-то удалось прошибить. Думаю, что тут сыграла роль и политическая атмосфера тех лет. Если раньше диссидентов не только выпускали, но даже насильственно выдавливали за границу, то в 82-м настали иные времена. Идиотская Система шарахнулась в другую крайность и резко ограничила эмиграцию, даже евреев. А я тогда хотел уехать – куда угодно, хоть в Антарктиду. Но – не повезло. Раньше имели место даже случаи, когда выходил из тюрьмы диссидент, абсолютно русский человек, а ему заявляли: “Катись-ка ты в Израиль, иначе снова посадим”. А я попал в обратную ситуацию – прямо как в широко известной в свое время песне Высоцкого про Мишку Шихмана, вместо которого дозволили ехать в Израиль его русскому другу.
В конце концов Киев принял решение. Меня вызвал начальник ОВИРа и в уединенной беседе очень жестко сказал: “Будете жить с нами. Никуда не уедете. А станете активничать, сами понимаете, что с вами будет”. Через неделю пригласили в паспортный стол и выдали прописку.
Дальше пошли злоключения с трудоустройством. О профессиональной медицинской деятельности речи быть не могло. Но – хотя бы где-то, как-то работать. Я ходил по всяким местам, пытаясь устроиться: грузчиком на почтамте, куда брали людей даже без прописки, дворником, кем угодно. Нет, никуда не брали. Вернее, сначала говорили “да, конечно”, но, видимо, за мной ходили “хвосты”, т. к. буквально на следующий день я слышал: “нет-нет, мы вас не возьмем”. “Ну как же так, вы же вчера говорили…” “Нет-нет, у вас высшее образование”. “Какое высшее?! Я – зэк. Мало ли что у меня раньше было. Может, раздеться, татуировку показать?” Насчет татуировки это, конечно, так, для пущего понту, говорилось. Но они были непробиваемы. Я уже находился просто в отчаянии. И не только потому, что кушать надо. Ведь власть могла использовать эту ситуацию и впаять мне срок за тунеядство. Классический пример – как использовали данную статью в середине 60-х против молодого поэта Иосифа Бродского. Один мой близкий друг тоже так сел: его выгнали с родного завода и тут же арестовали как тунеядца. Так что основания для тревоги у меня имелись.
Слава Богу, нашелся-таки один добрый старичок-кадровичок, которого не смутило моё лагерное прошлое. Взял на их предприятие, пополнив мной ряды рабочего класса и позволив тем самым как-то дожить до весны перестройки.
7
Куда делся Буковский. “Ченч” по-советски. Профессор Кембриджа. Письмо из Амстердама. Как Йоханнес Бакс стал Робертом ван Ворреном. “Женевские инициативы в психиатрии”.
Моему же другу Буковскому после освобождения больше повезло, за что он должен благодарить не столько советскую власть и западных правозащитников, сколько… генерала Пиночета.
Ведь Володя был обменен на генерального секретаря ЦК Компартии Чили Луиса Корвалана, заключенного Пиночетом в концлагерь после военного переворота 1973 г. Этот “ченч” произошел в декабре 1976 г. Советский народ по такому случаю сразу частушку сложил: “Обменяли хулигана на Луиса Корвалана”. А что творилось в зоне!
Мы, зэки, узнав про все из газет, – открыто ликовали. У офицеров же КГБ возникла просто шоковая реакция – они перестали входить в лагерь. Ну, кроме дежурных, конечно. Складывалось впечатление, что гэбисты напуганы возможностью некой революции.
Помню, топали мы строем в столовую, и кто-то из наших подошел к одному младшему лейтенанту, тупому подонку, и сказал: “Ну что, начальник, вот вы Буковского сильно обижали. Это же вы на 15 суток упекли его в шизо?” И офицер вдруг стал испуганно оправдываться: не, я никогда, да я ж ничего…
Но такое поведение длилось недолго. Через пару недель их, видно, обработали и всё закрутилось по-прежнему.
Буковский же, оказавшись на Западе, проявил большую активность – несмотря на страшную усталость от многолетнего заключения, выходов и посадок, экспертиз, судов и спецбольниц. Тем не менее, бывший узник нашел в себе и интеллектуальные и моральные силы поступить в Кембриджский университет, причем, не на отделение советологии, а на физиологию.