Собственно, беда была только одна. Зато такая, которую сама Алена с радостью поменяла бы на десяток любых других. Если бы могла. Но — увы! Поздно, девочка, поздно…
Да уж и не девочка, кстати. Четыре месяца как рассталась с невинностью. И без всякого сожаления, надо заметить. Правда, удовольствия особого тогда она тоже не испытала. Скорее какую-то дурацкую гордость за себя: мол, вот теперь-то я совсем-совсем взрослая! И все у меня — как у людей. То есть как у подружек, которые давным-давно и без всякого стеснения хвастают, как у них ЭТО было…
Теперь ЭТО было и у Алены. А сегодня она узнала, что скоро у нее появится такой повод «похвастаться» перед подружками, какого у тех не будет еще долго! К их же счастью.
Алена зло усмехнулась и опять всадила кулак в несчастную подушку. Дура, полная, законченная дура! Решила доказать что-то… И кому, спрашивается? Витьке, который променял ее на эту очкастую плоскую дылду из 10 «А»? Ну уж нет, себе-то Алена врать не будет: Витька, по большому счету, ей был глубоко безразличен. И шансов никаких у него не было. Помнится, она даже вздохнула с облегчением, завидев на дискотеке Витьку в обнимку с этой… глистой.
И тогда, под тем симпатичным приезжим, Алена все доказывала исключительно себе: собственную полноценность, привлекательность и взрослость.
Доказала. Ай молодец! И спохватилась-то, дура, только тогда, когда аборт делать уже поздно. Это ей сегодня очень популярно акушерка объяснила.
Алена вздохнула. Нет, ну надо же, четыре месяца не было месячных, а она и не заметила! Просто забыла напрочь. Ну не дура ли?
Конечно, уважительных причин для такой «забывчивости» — хоть отбавляй: тут тебе и выпускные, и вступительные в медицинский… Она же теперь — студентка! И в сентябре переедет из опротивевших Кобельков в Нероград, в общежитие. Начнется новая, веселая студенческая жизнь…
На глаза навернулись слезы, и Алена зарылась лицом в подушку. Ни хрена у нее не начнется! Потому что через каких-то пять месяцев ей рожать. А это значит — прощай учеба, прощай буйное, веселое студенчество… Здравствуй, сомнительное будущее матери-одиночки без образования и профессии!
Слава богу, хоть родители ничего не знают. Пока. Уехали оба куда-то в соседний Казахстан на похороны неведомого Алене дальнего родственника. Как ни цинично это звучит, но похороны случились кстати, ей ох как надо сейчас побыть одной. Собрать мысли в кучку и что-то придумать.
Хотя что уж тут придумаешь? Мария Глебовна, акушерка, сегодня вполне определенно сказала: теперь — только рожать! Поезд ушел…
Алена еще раз от души врезала бессловесной подушке и села в кровати. Сон отступил окончательно. Вместо него в голову лезли подленькие мыслишки о ее невеселых и, увы, таких близких перспективах.
Откуда-то из прихожей донесся легкий треск. Потом еще раз. И еще…
Алена вздрогнула и почувствовала, как покрывается «гусиной кожей». Этот звук она хорошо знала — так трещали половицы в сенях. Когда на них кто-нибудь наступал.
Опять треск! Уже ближе. Из прихожей в сторону ее спальни определенно кто-то шел. Не спеша, крадучись, явно стараясь производить как можно меньше шума.
Алена вскочила и торопливо принялась натягивать халатик, с трудом попадая в рукава трясущимися и вмиг онемевшими от страха руками. На цыпочках подошла к двери и приложила ухо к прохладному дереву. Прислушалась.
Тишина. Лишь за окном привычно орали сверчки. В соседней комнате, казалось, не было никого. Как и предполагалось.
Осторожно, стараясь не шуметь, Алена перевела дух. Неужели показалось? Она послушала еще минуту-другую, а потом рискнула приоткрыть дверь.
В большой прихожей темень стояла непроглядная. Если спальня хоть как-то освещалась скудным лунным светом, то здесь глубокую черноту не нарушало ничего. Окон в сенях не было.
Алена протянула руку, нащупала выключатель и щелкнула им. Свет не зажегся. Она безнадежно пощелкала еще, уже понимая, что — зря.
В центре прихожей что-то произошло. Темнота словно сгустилась в одном месте, приобретая неясные, расплывчатые очертания. Потянуло сквозняком с затхлым каким-то, неживым запахом. И вновь послышался треск.
Бесформенный сгусток темноты наплывал на Алену. Бесплотным, похоже, он не был: половицы жалобно потрескивали под тяжестью.
Девушка отпрянула назад. Она во все глаза всматривалась во мрак, пытаясь разглядеть надвигающееся нечто.
Память некстати подсунула Алене картинку из недавнего совсем детства: она лежит, уютно свернувшись клубочком, в постели, пристроив голову на коленях отца. А он, повинуясь ее же просьбе, страшным (и смешным!) шепотом рассказывает очередную «страшилку» про домового. Как тот приходит ночью к непослушным девочкам и крадет их дыхание…