Клавдия Петровна с готовностью пережала зажимом трубку. Я отсоединил шприц, вернул поршень в исходное положение и подсоединил вновь. Фельдшерица освободила трубку.
Еще двести…
Триста…
Триста пятьдесят…
Поршень двигался заметно туже. Я взглянул в лицо малыша: синева явно уменьшилась, да и дышит теперь намного спокойнее.
Четыреста двадцать.
Все. Поршень остановился. Воздух в шприц больше не поступал. Хочется верить, что и легкое расправилось.
— Зажать!
Опять зажим на трубке. Фельдшерица без моих команд приладила к свободному концу трубки палец от резиновой перчатки со вставленной в него спичкой. И засунула получившийся клапан во флакон с фурацилином. Простая, но чертовски эффективная конструкция! Имени Бюлау.
Мишка открыл глаза. Дыхание его стало совсем спокойным, гадкая синева ушла. Из трубки, погруженной в желтый раствор, время от времени вырывались пузырьки воздуха. Дренаж работал.
— Как дела, молодой человек? — улыбаясь, спросил я пацана.
Вместо ответа он показал мне большой палец. И тоже улыбнулся.
— Клавдия Петровна, пригласите мать!
Зара влетела в комнату и с разбега грохнулась на колени у постели сына, уронив голову ему на живот. Роскошные черные волосы блестящим одеялом укрыли всего Мишку.
— Мам, ты чего? — все еще улыбаясь, поинтересовался он.
Зара встрепенулась. Она подняла голову и недоверчиво всмотрелась в лицо сына:
— Мишенька? Золотой мой, тебе лучше?!
— Ага! — гордо ответил он.
Цыганка вспорхнула с пола и повисла на моей шее. Что-то бессвязное шепча по-своему, будто в бреду.
— Все уже хорошо, Зара. Самое страшное позади. Сейчас мы вызовем «скорую» из района, и Мишку отвезут в больницу. Отлежится недельки две — и будет как новенький! — поглаживая по спине бормочущую женщину, приговаривал я.
Потом, в ожидании «перевозки» из района, мы все сидели на кухне у Зары и пили безумно вкусный чай, заваренный на каких-то травах. Вернее, все, кроме Мишки. Парень, намаявшись, мирно спал в своей постели под аккомпанемент тихого бульканья пузырьков во флаконе.
Поглядев на часы, я покачал головой: мы уже почти два часа пробыли в этом доме. А в больнице — куча народу приема ждет!
— Клавдия Петровна, боюсь, вам придется вернуться в больницу. Иначе Мария Глебовна там костьми ляжет! Так что собирайтесь. Кеша вас отвезет и за мной вернется, — прервал я почти семейную идиллию.
Фельдшерица с водителем с сожалением оторвались от своих чашек и засобирались.
— Только чемоданчик оставьте на всякий случай! — попросил я, очень надеясь на то, что такого случая не будет.
Зара проводила их до машины и вернулась. Уселась напротив, подперла подбородок руками и принялась сверлить меня огромными черными глазами. Чтобы скрыть неловкость, я уткнулся носом в чашку.
— Вы вчера только приехали, Пал Палыч, верно? — поинтересовалась вдруг цыганка.
Я кивнул:
— Вчера.
— А ведь вас уже присушил кто-то тут, в Кобельках! — торжественно констатировала она.
Я поперхнулся чаем. Прокашлявшись, поинтересовался:
— Это как так «присушил»? И кто же?
Зара улыбнулась.
— Женщина ваше сердце заняла. Да прочно-то как! — прищурясь, она посмотрела мне в грудь, будто и в самом деле разглядев «занятое сердце» сквозь одежду и тело. — А вот кто — не скажу. Знаю только, что не наша она. Не здешняя. Красивая, наверное?
— Очень! — машинально подтвердил я. И покраснел, сообразив, что попался.
Цыганка рассмеялась и взялась чайник.
— Еще чаю, Пал Палыч? Да вы не смущайтесь, это же хорошо, когда любишь. Главное это. Многих любят, многие думают, что любят… А вот так, чтобы по-настоящему, из души — немногим дано. Счастливый вы, доктор!
— Наверное… Только я и сам пока еще не понял, люблю ли… — ни с того, ни с сего разоткровенничался я с Зарой.
— Поймете. Обязательно поймете. А когда поймете — не испугайтесь. Многие пугаются той силы, которой полна настоящая любовь… и бегут от нее. Чтобы никогда больше ее не встретить. Вы — не убегайте! — строго сдвинув брови, приказала цыганка.
— Не испугаюсь. И не убегу! — абсолютно серьезно пообещал я.
Зара вдруг протянула через стол руки и взяла меня за щеки.
Я замер. Ладони цыганки были невероятно горячими. С минуту она пристально вглядывалась в мои глаза. А я не мог оторвать взгляда от двух глубоких черных омутов, вбирающих, засасывающих в себя свет.
— Верю! — она наконец отпустила меня и улыбнулась. — Так что, чаю вам еще налить?
— А давайте! — махнул я рукой.