Экипаж второй лодки дружно закивал головами, развернулся и скрылся в ночи. А мы с лейтенантом рванули в другую сторону. Через сотню метров Семен свернул направо.
— Все, Палыч, я домой. Завтра всё обсудим. Пока!
И тут меня накрыло озарение:
— Семен, сколько женщин погибло?
Он остановился, будто на стену налетел:
— Семь. Если верить Але. Ты чего?
— А этот… маньяк тебе говорил, что еще две осталось?!
— Ну… да, мне так показалось.
— Не показалось тебе, лейтенант. Ох не показалось! Все складывается!
— Что складывается?! Ты о чем, Палыч?
— Семь женщин убито. Две осталось. Итого — девять! Девять, понимаешь?! — мой ор эхом разносился над спящими Кобельками.
— Не понимаю! — помотал головой Семен.
— Поверье! Вспомни! Цыганское поверье, я о нем рассказывал тогда, у Абрама Мееровича! Девять беременных. Трижды по три! Этот гад набирает девять нерожденных душ! И ему осталось добрать еще две, чтобы обрести бессмертие, исцелиться от всех болезней и исполнить одно свое желание!
— Бред! — подытожил мою пламенную речь лейтенант. — Поспать бы тебе, Палыч!
— Бред?!! — возмутился я. — А зачем тогда ему именно девять жертв? Ты можешь это объяснить еще как-то?
— Не могу.
— Тогда какого… ты отмахиваешься от очевидного? Это — мотив, Семен, понимаешь?
— Не верю я в мистику, — угрюмо заявил лейтенант.
Я аж задохнулся от негодования:
— После всего, что случилось в последние дни, ты все еще не веришь в мистику?! Мы в восхищении! Да леший с ней, с мистикой, можешь не верить! Главное — он верит! Эта сволочь верит в то, что сбудется цыганское пророчество! И целенаправленно идет к этому. Мы нашли мотив, Семен! — во мне кончился воздух, и я умолк.
Лейтенант выглядел озадаченным.
— Черт его знает… Наверное, ты прав. Это мотив. Поскольку других версий, связанных с числом девять у нас нет, примем эту за основную.
— И еще, Михалыч… — меня вновь осенило. Наверное, переохлаждение благотворно повлияло на мою умственную деятельность. — Если наш маньяк верит в исполнение этого пророчества, то, скорее всего, он неизлечимо болен.
— Это почему?! — изумился Семен.
— Потому что одним из пунктов в списке ожидаемых благ числится исцеление от всех недугов, — пояснил я и зевнул. — А теперь — по домам. Очень спать хочется!
Я разбудил Алю, как обещал. Так, как она хотела.
— Привет, Кот! — улыбнулась она, когда к ней вернулось дыхание. И потянулась.
— Привет, Кошка! — шепнул я в ответ, любуясь ею.
— Ты поздно, — констатировала она.
— Скорее рано, — улыбнулся я. — Утро уже.
— Тебе несладко пришлось, да?
— Да. Но все обошлось, — я поцеловал ее ладошку. — Все уже хорошо.
— Я знала, что ты выберешься. Поэтому и не волновалась, — сообщила Аля.
Я даже не удивился. Конечно, знала.
— Я очень спешил к тебе. Наверное, поэтому и выбрался.
— Наверное, — она села в постели и наклонилась ко мне. Ее волосы приятно защекотали лицо. — Кот, я тебе обещала сказать кое-что, помнишь?
— Еще бы! Весь день томился в ожидании, — улыбнулся я и притянул ее к себе. — Будешь и дальше томить?
— Не буду! — она быстро поцеловала меня горячими губами и отстранилась.
— Ты чего, Котенок? — я опять попытался было ее обнять, но она не позволила:
— Подожди. Я хочу видеть твое лицо. И глаза.
— Хорошо. Ты очень серьезная сегодня. Даже торжественная.
— Наверное, — она взяла мои руки в свои. — Кот, ты правда меня любишь?
— Я правда тебя люблю, Кошка, — подтвердил я. — Разве ты не чувствуешь?
Аля кивнула:
— Чувствую. Просто хотела, чтобы ты еще раз это сказал.
— Алька, что-то случилось? Ты какая-то необычная сегодня.
Она улыбнулась:
— А я и чувствую себя необычно. У меня будет ребенок, Кот.
Я закрыл глаза. Сердце забухало в голове, будто просясь наружу. Алины ладошки в моих руках были обжигающе-горячими. И через них в меня опять вливалось тепло, как и тогда, давным-давно, когда я в первый раз коснулся ее.
— У нас будет ребенок. И это лучшее из всего, что я когда-либо слышал, — тихо, не открывая глаз, сказал я.
По интонациям тишины я понял, что она улыбается. И открыл глаза.
— Как ты думаешь, я буду хорошей мамой? — Алька и впрямь улыбалась.
— Ты будешь чудесной, восхитительной, умопомрачительной мамой! Самой лучшей мамой на свете! И женой, — добавил я, отчего-то внутренне сжавшись.
Она вопросительно посмотрела на меня. Молча.