– Что? – спросил я.
– "Медлительная сладость ожидания", – сказала она. – Я никогда раньше не знала этого ощущения. И я подумала об одной вещи, которая тебе, может быть, покажется странной. Когда я прихожу к тебе и мы с тобой разговариваем, у меня такое впечатление, что рядом с тобой появляется зеркало, в котором я вижу себя. Не зеркало, конечно, как стекло, а что-то другое, и в нем мое отражение.
– И ты возникаешь в нем такой, какой ты никогда не видела себя до сих пор?
– Как хорошо, что ты перестал быть неправдоподобным, – сказала она. – Мне теперь так легко с тобой – после того, как ты отказался от твоего постоянного грима, в который я никогда не верила.
Просто так. Потому что темнеет. Порядочный человек всегда становится меланхоличным, когда наступает вечер. Других особых причин не требуется. Грустно умирают синеватые сумерки.
Она отыскала в книжном шкафу три белых томика стихов Бессонова – совсем истлевшее воспоминание. Прочла их в тишине. В стихах она нашла слова о своей грусти, об одиночестве, о тёмном ветре, который будет посвистывать над её могилой… Помечтала. Она легла в постель, закрылась с головой простынёй, обхватила подушку, и всласть наплакалась о разных грустных вещах. Хоть подушка станет влажной после, хоть с обеих сторон… В такую ночь ворочаться в постели приятней, чем…
Что во мне вызывает умиротворение? – задумчиво переспросила она. – Что? Сейчас подумаю… Ага, вот: снег, толстая кошка у огня, тюль на окнах, – медленно перечисляла она, – чужой сон, костёр в лесу, лицо, когда его над водой склоняют, теплый полдень, знаешь, бывает такой, когда всё вокруг будто застывает. Что ещё? Старческие руки на спицах вяжут, цепочка огней вдоль моста, молитва, горячий чай в холод, запахи луговых трав, гитара, библиотека, отдых после долгой дороги, морозные узоры, хорошие слова, – тут она улыбнулась, – "поющие" стихи, смерть, нагретый солнцем песок, бледное лицо, ребёнок, когда читает, блики на воде, вечность… И горящий камин, – помолчав, закончила она.
Настали длинные, вяло тянущиеся, тоскливые осенние вечера. Дождь лил несколько дней подряд, унылый, тоскливый, упорный, как навязчивая идея. Деревья стояли понуро, роняя на землю пожелтевшие листья. Всё чаще шагал он из угла в угол, стоял подолгу у окна, насупившись глядел в окно и барабанил пальцами по стеклу. Вот смотрит, как медленно падают листья, и видит в этом только одно – скоро зима. (Куда ты пойдёшь, если выпадет снег?)
Окрестность из окна тихо цепенеет. Дождь, тусклый взгляд за стекло капризной тропою из липких нитей вяжет свитер воспоминаний, прожитых дней.
Как если бы я на секунду встал со стула, посмотрел в окно, потом повернулся, снова захотел сесть на своё место, а там всё ещё сижу я. Где-то ворчал гром.
Осенняя ночь, бьются оземь напрасно твои голубые дожди. Я уснул. Скоро придёт зима и тенью под ноги ляжет. Я спокоен… Память о лете в сердце слабеет. Что это? Тьма? Может быть… За ночь прийти успеет зима.
Выбегают мыши и всей оравой отгрызают от лакомого куска памяти, что твой сыр дырявый.
Поскорей бы, что ли, пришла зима и занесла всё это – города, человеков… Стану спать тогда, не раздевшись, или читать с любого места чужую книгу, покамест остатки года, как собака, сбежавшая от слепого, переходят в положенном месте асфальт.
Потом, растягивая недели и месяцы, поползла зима. Холода здесь ещё те. Прямо уши отваливаются. И если пьяный уснет на улице, то навсегда. Вокруг меня – зима, замерзаю и коченею. Железным стало моё небо, каменным стал я сам. Холодно, боже, как холодно. Полна зелёных, синих звёзд над нами ночь высокая; зима, зима – на сотни вёрст, железная жестокая, затяжная. Рыбы спали, выкручивалась свастика метели… Не дай бог умереть, когда зима очиняет карандаш темноты и всё вокруг усеяно белесыми стружками. Белый – цвет угнетённой невинности. По мере змеенья зимы меняться оттенкам её слюдяных чешуйчатых крыльев.
В сумраке комнаты все вещи как будто задумались. О вещах мы говорим с детства. Опять неизвестно откуда берущийся шёпот. После стольких зим уже безразлично, что или кто стоит у окна за шторой. Скрип снега под каменными колёсами зимы выдвигается в сон параллельно деревянному декабрю.
Бывают дни, которые только и запоминаешь в череде месяцев, не стоивших, пожалуй, того, чтобы жить. Бывают ночи, когда я не знаю, куда деваться от тоски. Значит, надо взять себя в руки… С таким благоразумием я рассуждаю по утрам. Следить, как постепенно потухают мерцания серого зимнего дня. Вся жизнь как сон идёт. Куда деваются ночи, которые мы спали? Вспомнить каждую и оставить зарубки на внутренней стороне бёдер. Иначе "кто" это запомнит?