Ночь – недолгое, но необходимое отсутствие. Предметов, по крайней мере, на тебя похожих на ощупь, в мире, что называется, кот наплакал. Что вспоминать, как быть? Узнаю про абсурд прозябанья, подобного каре. На этом свете грустно и пресно без тебя – всё – не очень… Я сильно скучаю по весёлому лицу и бодрой отзывчивости моего друга. Возвращайся, я заварю чай.
Вот придём и разогреем чаю, ляжем спать. Ангел мой, я и сейчас не знаю, что сказать. Погоди, наступит год богатый, схлынет бред. Завернись тогда в густой, мохнатый старый плед. Прислонись последний раз щекою. Я хотел бы умереть с тобою? Нет и да.
Напиши мне, когда закончится жизнь и писк будильника напомнит тебе о том, что некуда больше спешить. Напиши мне, когда слова перестанут быть словами. Напиши мне, и пусть отсутствие адреса будет гарантией искреннего ответа. Напиши.
Справедливости ради надо отметить, что тон этих писем можно объяснить их адресатами. Но в них не чувствуется никакой натуги и фальши.
Она открыла бы ему всё своё маленькое, но уже изболевшееся сердце, в котором то пели маленькие, весёлые птички, то каркали чёрные вороны, как признавалась она своему дневнику. И дневник бы свой она отдала ему, – а в дневнике на каждой странице рассказывается о том, какая она никому ненужная и несчастная. Если женщина отдала мужчине сердце, она отдаст ему и кошелек.
Если у женщины долго не было мужчины, она начинает ощущать себя непривлекательной и никому ненужной. И нужно что-то сделать, как-то помочь, исправить или, по крайней мере, больше узнать о ней.
Понимаешь, – говорит она внезапно, – я такая, какая есть, никому не нужна. Главное, я не нужна самой себе, как старая пальма на вокзале – никому не нужна, а выбросить жалко. (Иногда и княжна никому не нужна). Я вся как будто на другом языке.
Одиночество в квадрате окна, одиночество в кубе комнаты, когда хочешь остаться одна и серьёзно обдумать, какого ты, хрена моржового к этой местности взглядом прикована… Тут мне внутренний голос возьми и скажи: "Как хрупки отношений паутинки-мостки и морщинки фальшивых улыбок – знак невозможности. Тщетны, как он и предупреждал, все усилья. Паралич мечты обнажает наши надежды… а потом смотри, как золотое слово "невозможно" и серебряное "никогда". Сам с собой мозг играет в одни и те же шашки. Старая советская книжка для школьников, которые не могут заставить себя учиться. Ход событий не нуждается в оправданье. Очень много обязательств перед близкими. Их лучше не выполнять, держать себя надменно. Маленький романс, простая песенка, петая столь многими и ране…"
Если отношения между людьми мало-помалу становятся невозможными, то дело тут, конечно же, в множественности степеней свободы – явлении, восторженным провозвестником которого выступал Жан-Ив Фрео. У него самого не было никаких связей, я уверен в этом; он обладал максимальной свободой. Я говорю это без всякой издевки. Как я уже сказал, это был счастливый человек; однако я не завидую его счастью.
Ещё увидишь: лампы свет прикроет газетой, и такая грусть настанет, как будто ты раздумываешь – стоит или не стоит жить, – не слишком тянет. Я там тебя люблю и бесконечней не знаю ничего, не знаю чище, прекраснее, печальней, человечней той нерешительности и свободы нищей. И не могу сказать, что не могу жить без тебя – поскольку я живу. Как видно из письма – существую. Существование – длинное слово, а означает мало. Но какое странное всё-таки это слово! Оно похоже на звук выроненной из рук пустоты… Пустоту стараются заполнить чем попало. Жизнь продолжается, даже когда её, в сущности, нет.
Здесь все заняты тем, что уходят, безусловно, не просто делая вид! По крайней мере, вы вспомните, что я подчинилась вам. Я ухожу. Как это жестокое слово ужасно, когда любишь!
Прощание – поистине навязчивая идея этой трагедии окончательности, где каждое слово – знак конца, где всё, что говорится и делается, говорится и делается в последний раз; где всё, что происходит, происходит, как в конце берущего за душу фильма. Трагическое опьянение последнего раза отвечает странности первого.
Навсегда уходящая от него жизнь кажется ему иллюзией и сном, таким же печальным, как прошлогодний календарь, напоминающий о прежних заботах, былой суете и давно позабытых встречах.