Впервые за долгое время он чувствовал себя свободным человеком, поступающим так, как считает нужным. И лицо с внимательными глазами, хоть и с трудом, с усилием, как отворяется заржавевшая дверь, – улыбнулось…
Хорошо известен факт, что солдаты уходят на войну, дрожа. Глубоко внутри они знают, что вечером вернутся не все. Кто вернется, а кто нет, неизвестно, но возможно, что не вернутся они сами. Но психологи замечали странное явление: как только они достигают линии фронта, все их страхи исчезают. Они начинают сражаться очень игриво. Как только смерть принята, где у нее жало? Как только они узнают, что смерть возможна в любое мгновение, они могут забыть о ней. Я сталкивался со многими военными, у меня было много друзей в армии, и мне было странно видеть, что это самые радостные люди, самые расслабленные. В любой момент может прийти приказ – "присоединиться к вооруженным силам" – но они играют в карты, они играют в гольф, они пьют, танцуют. Они наслаждаются жизнью до предела.
Странно, что можно быть морально храбрым – каким я, безусловно, являюсь – и низким трусом физически. Одно, по крайней мере, стало ясно. Ни за что, ни за что на свете ты не захочешь, чтобы усилилась боль. От боли хочешь только одного: чтобы она кончилась. Нет ничего хуже в жизни, чем физическая боль. Перед лицом боли нет героев, нет героев, снова и снова повторял он про себя и корчился на полу, держась за отбитый левый локоть.
Есть такое знаменитое изречение, что художники делятся на две категории – революционеры и декораторы. Я подозреваю, что революционеры – это люди, способные принять вызов беспощадного мира и ответить ему ещё большей беспощадностью. Мне просто не хватило храбрости такого рода. Но я был честолюбив; возможно, в глубине души декораторы даже честолюбивее революционеров.
Однако трагедия – это не просто описание печальных происшествий и страшных убийств. Не количество драм и не число гибелей рождает жанр. Герои трагедии ищут оправдания своим поступкам. Они находятся в ситуации, когда выхода нет, когда приходится до конца осмысливать свою судьбу, свой выбор, когда любое решение оказывается катастрофическим. И герой побеждает ситуацию. Чаще всего ценою собственной гибели. При этом победителя нет. Обе стороны оказываются и победившими и побежденными. Суть трагической ситуации в том, что трагический герой без действительной вины неизбежно становится виновным по стечению обстоятельств, по воле всесильной судьбы. Но вот что странно. Герой античной трагедии погибал, а зрители, вытирая проступившие слезы жалости, расходились с просветленной душой и сердцем, готовые к самым тяжелым испытаниям. Так греки открыли великую тайну драматического действа, сохраняемую всеми театрами мира всех эпох и кинематографом в XXI в.
Греческая идея: мир меняется, но не улучшается. Древние доказали это на своем примере. Все, что нам известно о зрелищном искусстве, уже было в древнегреческом театре. Обнажение приема – персонаж, вознесенный театральным краном, кричит: «Эй ты, машинный мастер, пожалей меня!» Прямое издевательское обращение к зрителям: «С небес взглянуть – вы подленькими кажетесь, взглянуть с земли – вы подлецы изрядные».
И это имеет смысл для большинства из нас. В конце концов, когда мы читаем «Республику» Платона, то хотим как можно лучше узнать, что изначально имел в виду автор. Большинство из нас не хотят знать, что «Республика» значила для моей бабушки; мы ходим знать, что она значила для Платона.
И как только я вернулся в свою квартиру, у меня опять возникло то чувство, которое я так давно знал, – что все идет не так, как должно было бы идти, и что в этом есть что-то непоправимое. Я никогда не мог вспомнить, где, когда и почему это чувство появилось и осталось во мне, как я думал, навсегда.
Проклятый вечер того же проклятого дня. Ночь будет трудной. Я чувствую, как что-то разбивается во мне, словно лопается стакан. Я хожу из угла в угол, как зверь в клетке, рвущийся на волю, но ничего не могу сделать: все планы изначально кажутся мне обреченными на провал. Неудача, повсюду неудача. Одно лишь самоубийство призывно поблескивает в вышине. В полночь у меня внутри что-то происходит: словно перевели стрелку на железной дороге; глубоко внутри разливается боль. Я больше ничего не понимаю.
Рыба проходит сквозь сеть. Ночь съедена, ночь ушла. Я спасся от самоубийства скверными сигаретами. Невредим. В ту ночь я понял, почему отец пил, когда умерла мама. В ту ночь водка была как кислород. Снова можно было дышать. Но зато рассветный этот час полжизни мне стоил.