Он выжил, но чего-то главного в нём не осталось. Всё было на своём месте – такое простое, обычное, закономерное.
На сцену выступил насущный день. Цельный день ожидает каждый, поэтому он – не ответ. Люди за жизнь всегда боролись, вгрызались. Все же раньше люди были живыми и какими-то… в общем, радовались жизни. Знали не то чтобы смысл ее, а свое в ней место.
Я говорю тому вору, который заболел: ну что будем делать? – Жить – надо? Курить – надо? – Жизнь надо толкать. – Жизнь – это трогательная комбинация.
Он брёл по берегу пруда, баюкая скулящую душу.
Я думал не без некоторого удовольствия о том, как я войду в свою квартиру и снова обрету те привычные удобства, которых я был лишен во время моего отсутствия, – мое кресло, мой стол, мои книги над головой, мой диван, расположение всех предметов, каждый из которых я мог найти с закрытыми глазами, все, в чем прошло столько дней моей жизни и в чем не было никакого элемента неизвестности.
Итак, ввиду недоговорённости сторон, заседание продолжается. Я всё ещё жив и все ещё мыслю. Ещё в зеркалах живёт мой неопрятный вид. И советуешь сдержанность.
Странно, – подумал он. – Всегда ждёшь, что человек, избежав смерти, будет безмерно счастлив. Но так почти никогда не бывает.
Набравшись сомнительного мужества, как легко человек может при этом так повредить себе, что уж никакой врач его не исцелит. Убийство – наивная форма смерти, дело рук, как правило… Ты никогда не думал… что каждый год… мы переживаем день своей смерти? Может быть, он сегодня?
Потому что этак-то – не ровен час – когда, дойдя до ручки, покусившись на остаток своих дней, руки на себя наложат, пресекут дыхание, оборвут, обездушат, душегубы. В мирное время всякий человек с воинственными наклонностями обращается против самого себя. Если уничтожаешь себя, то делаешь достойное величайшего уважения дело: этим почти заслуживаешь жить. Идти против природы – это тоже природное свойство. И не живет по-настоящему тот, кто не умеет отчаиваться.
– Чудак, на что самому себя убивать? – Когда человек мучается, у него возникает потребность мучить других. Не доглядели. Чтобы погубить другого, колдун сначала губит самого себя. Он вершит своё дело один. Кто на себя посягнул, тот на людей плюёт.
Сказали мне, что эта дорога приведёт к океану смерти и я с полпути повернул обратно. С тех пор всё тянутся передо мной кривые глухие окольные тропы… Человека нельзя задерживать, позже он уже не дойдёт никогда. Квалифицированный специалист – это человек, который удачно избегает маленьких ошибок, неуклонно двигаясь к какому-нибудь глобальному заблуждению. Лучше зажечь одну маленькую свечку, чем всю жизнь проклинать тьму.
Не расскажешь, в груди застряло… Бедный конь в поле пал… ни в жисть бы не… ну, это уж ты ерундишь. Как ночной поезд, который перед слепым поворотом каждый раз дает гудок, так и в этих моих снах навязчиво повторяется одна и та же тема. Но как ты заставишь заглянуть за поворот того, кто его ещё не достиг?
Я себя чувствую, но плохо. Ах, и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!.. Нет, больше не надо. Хана мне. Прими аспирин и не бери в голову.
Жизнь сжималась снова и снова, доходя до мельчайшего всеобщего основания. Какая-то замкнутая и своеобразнейшая опасность, спасенье от неё, вновь наступившая опасность, вновь отчаянные усилия и вновь спасенье – постоянно такое положение, как на гибнущем корабле.
У него было чувство, будто он загораживает себе дорогу тем, что живёт. Опасная тропинка, на которую вроде бы не стоило вступать. Но в этом препятствии он опять-таки черпал доказательство того, что он живёт. Может быть, жить значит вообще находиться в опасности? Быть человеком опасно. Тем более, ведущим какую-то странную полупризрачную жизнь, в которой сокрыта некая тайна.
Красота утешает, поскольку она безопасна. Она не грозит убить, не причиняет боли. И всегда немного обессмысливает действительность. Грусть не может быть некрасивой. Я хочу сказать, красота сбивает с толку, забываешь, что ты собирался сделать и как тебе следует поступить.
Из чрезмерной любви к внешней жизни возникает опасность для неё. Мы слишком мало думаем о собственной душе. Естественно сделать вывод, что существуют темы более захватывающие, нежели хрупкость нашего тела или муки нашей души. Этот вывод, сделанный как публикой, так и её надзирателями, помещает поэзию, а с ней и все искусства, в разряд опасных занятий. И эта боязнь доводит меня до уныния, до того мало знакомого мне ещё чувства, когда человек, попав в водоворот, складывает весла и затягивает песню. Так бывает, когда вертишься в одном и том же кругу неразрешающихся противоречий.