Они его не видели — не успевали, только чувствовали бесформенную тень, в испуге отшатываясь назад. Первому страж с усилием полоснул глотку, второму — всадил клинок в горло, проворачивая поглубже. Третий завалился на дрожащего соседа с жуткой улыбкой на шее.
Тень соскочила на землю, и еще двое подкосили ряды, падая от точных ударов в сердце.
Оставалось еще несколько мгновений, и он вернулся на пригорок, медленно приобретая прежние ясные очертания.
Толпа всколыхнулась; те, кто был впереди, в панике хотели отступить. Но задние не видели, что произошло, и с криками напирали, подталкивая, все сильнее сужая тугое кольцо. То, что едва ли можно было назвать оружием, вновь было поднято вверх.
Откладывать было некуда — да и незачем.
И он раздавил второй шарик.
На этот раз жатва вышла обильнее — удалось прикончить семерых. А потом толпа, словно догадываясь, что ему больше нечего тратить, рванулась вперед, нацелившись на чуждую им, хоть и человеческую, плоть.
Страж успел уложить еще троих, прежде чем его смяли, с криками втаптывая в землю, вонзая вилы в мягкое, податливое тело.
Холодный утренний туман не смог скрыть людей, окруживших сарай. Даан привычным движением сунул ладонь к крохотному зеркалу.
Выронил. Выронил где-то в загоне.
Он, пятясь, шагнул назад, нащупывая дверь сзади. Два десятка человек, с опаской поглядывая на его посох, осторожно двинулись на него.
— Стойте! — антар и сам бы не узнал свой голос: до того хриплым он был. — Стойте, иначе вы все умрете!
И выбросил высоко над головой трость. Навершие, даже без зеркала, слегка замерцало. Некоторые замерли на месте, перешептываясь и испуганно обмениваясь взглядами.
— Он один! — выкрикнули в задних рядах. — С ним не стража! Чего же вы боитесь, люди?
— У него посох, — мрачно отозвался кто-то. — Умник, тоже мне, выискался. Помереть хочешь первым — так чего сзади-то жмешься?
Люди заколебались, еще несколько человек отодвинулось подальше.
— Чего же он им тогда не пользуется? — зло возразили сбоку.
— А и впрямь, — несмело поддакнули. — Стоит чего-то.
— Вперед! — заорал самый первый. — Сколько можно терпеть! Взять гаденыша!
Даан тяжело опустил посох. Это словно послужило сигналом: враги, как один, ринулись в наступление.
Опутанный с ног до голову, с крепко завязанными руками, когитациор сидел, привалясь к холодному камню, и мрачно смотрел, как жители деревни, в которой он имел глупость остановиться, наспех сколачивают виселицу.
Даан никак не мог поверить в происходящее. Ему казалось, что он плывет в каком-то нереальном, страшном сне: никто, ни при каких условиях не мог бы подумать, что одного из совета схватят в захудалой деревушке, чтобы повесить на глазах у местных. Запуганные и зашуганные люди предпочитали обходить антаров с посохами, и, тем более стражей, поодаль.
Беспечность обошлась дорогой ценой.
Когитациор вяло разглядывал рябого плотника, вколачивающего гвозди в сырое дерево. Что этому человеку в антарской смерти? Неужели мужик и впрямь думает, что, повесив его, Даана, он сразу поправит свои дела? Разбогатеет, удачно женится или продаст сделанный криво товар?
Надеяться было не на что. Даже дураку ясно, что страж уже не придет.
Он прикрыл глаза, вспоминая несбывшиеся планы. Оставалось несколько шагов до победы, и эта глупая шутка судьбы за жалкий час отобрала у него всё.
Несколько человек окружили его.
— Вставай давай, разлегся, — проворчал один, в прохудившейся длинной рубахе. Другой несмело пнул главу дырявым башмаком в бок.
Даан даже внимания не обратил — когитациор думал о своём.
Где, как он просчитался? Чего не заметил?
Крепкая пеньковая веревка легла жесткой петлей на шею. Внезапно вспомнилась Крина; огромные глаза девушки, полыхающие кровавым огнем в ту ночь в лесу. Она ему всегда нравилась по-своему. Даже жаль, что Тиур опередил его…
Резкий толчок в спину оборвал мысли антара.
Спутанные вести из столицы всколыхнули всю Патакву. Новость об увеличении налога обрастала все новыми и новыми подробностями — людская молва не скупилась. Во многих отдаленных деревнях мужики начали точить свои лопаты. В смутных умах зародилась мысль о бунте.
Глава тридцать девятая
Рист гнал лошадь вперёд как одержимый, лишь изредка давая передышку измученному животному — да и то, чтобы наспех проверить дрожащую ниточку пульса на исхудавшем девичьем запястье. Он боялся снова не успеть — до ближайшего города далеко, а в Стрисе оставаться слишком опасно; боялся, что Грета не выдержит дикой скачки, что к рассвету бесчувственное тело на его руках омертвеет.
Ночь привычно приветствовала бледные утренние звезды, и мутное полукружье вокруг луны, лживо предвещавшее непогоду, растворилось в светлеющем небе.
Вдали показались деревянные стены с заключённым в их тесные объятия маленьким городком. В прорубленное внизу в сером дереве оконце, шумя, исправно вносил свой мутный поток ручей. Рист оглянулся — нет ли кого поблизости, и направил лошадь к воде.
Спрыгнул с седла, вздохнув с облегчением — которые сутки бешеной скачки давали знать о себе; осторожно спустил на траву, покрытую легким инеем, завернутую в одеяло Грету. Через десяток минут солнечный луч коснется костлявых башенок на стенах, часы на городской площади пробьют раннее утро, и ворота распахнутся, чтобы впустить в себя пришлых чужаков. А до того времени ленивых караульных ничем не проймешь.
Пока лошадь благодарно пила из ручья, Рист опустился на колени. Смахнул с высокого лба несколько тёмных прядей, всмотрелся. Казалось, что Грете стало легче: спокойнее вздымалась грудь, плотнее были закрыты глаза. Но это обманчивое облегчение не смогло обмануть стража: мертвенно-прозрачной кожей, заострёнными скулами, впавшими глазницами и чёрными кругами под сомкнутыми веками на него смотрело facies mortis — изнаночная сторона Грани.
Жирное солнце, пыхтя, вывалилось из-за горизонта и щедро залило яркими лучами окрестности, размывая холодный туман, словно в Патакву пришло второе лето. Стало на удивление жарко, так, что Рист взмок под своим плащом. Загудели площадные часы, с натужным скрежетом поднялась вначале тугая, заржавевшая снизу, решётка, а затем и широкий деревянный щит, открывая путь в город.
Страж уложил свою ношу поперёк, и, забравшись в седло, направил лошадь вперёд.
Едва продравший глаза караульный, получив свою звонкую монету, покосился на покоившуюся на руках Риста девушку. Страж верно истолковал взгляд, и, добавив ещё серебряный, спросил:
— Не подскажешь гостиницу поближе?
Однополосник, зевая, махнул рукой вправо:
— Через пару улиц отсюда «Куриное копыто». Хозяин — ворчун ещё тот, но берет немного.
И, оглядевшись в поисках других желающих попасть в город, поплелся в свою будку — коротать время до прихода следующей смены.
«Куриное копыто»? Но, впрочем, разница невелика — надо спешить.
Возле входа в подворье, на высокой балке и впрямь было прибито копыто — только, разумеется, лошадиное. Рист толкнул ногой тяжелую дверь, и она, протяжно застонав, распахнулась внутрь.
В зале никого не было, если не считать хозяина — долговязого малого со спиной столетнего старика, угрюмо гремевшего посудой. Услышав шум, он обернулся и уставился на вошедшего с выражением, которое одинаково могло означать как: «милости просим», так и «за каким хлебом вас сюда принесло?»
Страж истолковал его взгляд верно — изловчившись, он швырнул прямо под нос владельцу гостиницы санг — вопреки собственным наставлениям, которыми Рист потчевал Грету перед отбытием из столицы. Золото явно подняло настроение хозяину, и он соизволил вопросительно изогнуть бровь.
— Комнату, — бросил Рист, — горячей воды. И… не найдется ли у вас курицы?
— Жареной или копченой? — немой рот наконец-то заговорил.