Рист предпочел второе.
Всё, что он успел — это завалиться на бок, крепко держа обеими руками бесчувственное тело. Пронзительная боль острым стилетом прошила спину с правой стороны — треснула пара ребер, не меньше.
Страж, кривясь от боли, повернулся на спину — вроде цел. С трудом поднялся. От удара об землю разнылась старая рана на плече; правое бедро украсилось здоровенным кровоподтеком, проглядывающим сквозь порвавшуюся ткань.
Вцепившись в драгоценную ношу, он захромал в сторону конюшни. Девушка показалась ему в два раза тяжелее, чем раньше.
Зал «Куриного копыта» наполнялся обычно после заката солнца. К тому времени, как раздался отчаянный визг Ганки, здесь было уже не меньше двух десятков людей. Рабочие, заскочившие пропустить после тяжелого дня кружечку пива, крепко сбитые мастеровых, любящие порассуждать о несправедливости мира, студенты с хилой порослью над верхней губой, местный кузнец с подмастерьем и дружки Уве — того самого нахального малого, окончившего жизнь встречей с гематитовым кинжалом.
Хозяин, услышав вопль, оторвался от приготовления грога и степенно кивнул настороженно приподнявшимся молодчикам: мол, сам разберусь. Шагнул в сторону кухни, намереваясь задать трепку нарушившей общее спокойствие девке-прислужнице.
И нос к носу столкнулся с вылетевшей из бокового коридора растрепанной бледной Ганкой. Несколько мгновений она смотрела на него, безмолвно разевая рот, затем схватила за рукав и в замершей тишине, под десятком любопытных взглядов, закричала:
— Убили! Уве убили! Антары, кровопийцы проклятые! Это все они! Они!
Собутыльники Уве, намеревавшиеся в этот вечер весело провести время, разом встали. В воздухе повис шум сдвигающихся стульев: это при слове «кровопийцы» поднялись мастеровые. Остальные начали шумно переговариваться.
— Эй, девка, не ори! — прикрикнул один из троицы — плотный белобрысый крепыш. — Где он?
— Там, — всхлипнула Ганка, и показала — вглубь темной извилистой ленты коридора.
Узкие стены не вместили всех любопытствующих, поэтому часть галдящих осталась снаружи. Увидев распластанное грубое тело, острый нож погибшего на полу, крепыш помрачнел.
— Таак, — тихо процедил он. — А ну-ка пошли, тряхнем хозяина.
Его друзья, переглянувшись, согласно кивнули.
Владелец таверны тем временем перепоручил рыдающую от близости смерти Ганку заботам других слуг. Разного цвета глаза уставились на вышедших в зал.
— Эй, — остановился перед ним белобрысый. — Ты чего это, Копыто, зажрался? Пиявок на постой пускаешь? Доброты людской не ценишь? Верно я говорю, народ? — обернулся он.
Сзади одобрительно зашумели.
— Дело парень говорит! Мало они из нас, что ли, крови выпили? На кол их! — раздались выкрики. Сзади послышалось предложение: мол, не худо было бы сжечь и Копыто вместе с его забегаловкой.
— Где они? — крепыш схватил за ворот, не давая тому и шевельнуться.
Бледнее, чем Ганка несколько мгновений назад, хозяин униженно принялся уверять «добрых людей», что никаких антаров не знает, а если б знал, то ни в коем разе не дал бы им приюта под своей крышей.
— Пусть Ганка покажет, — сказал товарищ белобрысого.
— Сжечь их, и дело с концом! — крикнул кто-то громко. — Чего разбираться-то!
Хозяин побелел, как полотно, комкая тряпку, которой недавно вытирал расплескавшийся грог. Крепыш кивнул дружкам, и те рванулись вперед, в сторону кухни, где перепуганная до смерти Ганка вытирала зареванное лицо передником.
Они успели вовремя — деревянный щит с треском опустился за спиной у вырвавшихся на свободу лошадей. Караульный проводил их очумевшим взглядом.
— Эээй!.. — донеслось сзади.
Рист не оглянулся — промедление сейчас могло обойтись сразу в две жизни: антарскую и его, человеческую. Грета, крепко привязанная к спине животного, лежала навзничь, раскинув руки по обе стороны лошадиного крупа. Это было настоящим везением: две отдохнувших лошади в стойлах «Куриного копыта». Значит, скачку можно чуть растянуть во времени; если повезет, преследователям наскучит погоня еще до городских ворот.
Страж хорошо знал людей: они предпочтут оторваться на ком-нибудь, кто попадется им под рукой, чем провести долгие изнуряющие часы в седле.
Когда деревянные стены и мутный ручей остались далеко позади, а ночь обступила их непроглядной тьмой, Рист перешел на рысь. В полной темноте лошадь легко может повредить ногу; оставаться на дороге, на виду у случайных и неслучайных путников — настоящее самоубийство, а один конь долго не протянет — до истинного Приграничья еще больше суток.
Круглолицая луна вырвалась из-за черных туч и страж облегченно вздохнул: можно было прибавить шаг. И в тот самый миг, когда он подстегнул ногами животное, мучивший его с минуты неудачного падения вопрос разрешился.
Он похолодел. Отсчитал, сколько дней прошло после отъезда из Анарео.
Беда оказалась не в графите — бусины были созданы верно, искуснее не придумаешь.
Магия не подействовала, потому что Рист забыл. Забыл, что после назначенной встречи с Тиуром ему нужно было поставить привычный укол. Ввести вакцину, которая не только защищала стража от антарского венума, но и будила его кровь, заставляя её работать слаженно, как часы, вместе с магической частью графита.
Он потряс головой, еще раз посчитал. На этот раз — сколько истекло времени с предыдущего укола. Как, как можно было забыть? Это ведь так просто — отсчитать нужные дни.
Нельзя. Нельзя было отходить от назначенного срока. Нельзя было сбиваться и думать об убийстве друга, о мести, о дочери презиса, сбежавшей от своих родичей.
Больше суток до Лисира. Какой шанс, что двое доберутся до Приграничья?.. Учитывая, с каким настроением их встретили в этот раз на постоялом дворе…
Рист оскалился и ударил лошадь по впалым бокам.
Нельзя уложить почти полтора суток в одну темную ночь. Что и подтвердила лошадь, споткнувшаяся за несколько часов пути до Лисира.
Скорбное солнце, то и дело теряющееся в пелене серых обрывков облаков, палило не хуже, чем вчера; животные уже почти хрипели — от бешеной скачки, жары и ненависти к своим седокам. Как бы он ни старался давать им отдых в пути, времени было слишком мало.
Рист слез с упавшего коня, заглянул в глаза. В окрасившихся красными прожилками белках читалась невыносимая боль. Охромевшая, переломанная нога была подогнута под тяжелое тело.
Страж вынул кинжал, чтобы подарить легкую, быструю смерть.
Тонкие лисирийские башни, одни из самых высоких в Патакве, показались спустя час. Рист шел, держа за повод жеребца, везущего Грету — нагружать его еще и собой он не решился.
Слава небесам, убежище было ближе города. Страж повернул на неуловимую, прячущуюся среди жухлой травы и порыжевшего мха, тропинку.
Миновав треть пути, он остановился. Снял с измученной, уставшей спины девушку. Потрепал по гриве.
— Спасибо, — шепнул в слабо подергивающееся ухо. — Ты свободен.
Конь дернул ушами, ударил себя хвостом, и тихо, чуть слышно заржал.
— Иди, — повторил Рист.
Жеребец словно понял человека: попятился, неторопливо повернулся и двинулся обратно.
Дальше тропа вела вверх, круто, к вершине горы. Булыжники, заросшие кружевами лишайников, острый щебень под ногами — верная гибель для загнанной лошади. Второй раз убивать ему не хотелось.
Он шел и шел, а солнце вставало все выше, пока не добралось до зенита. Страж стер ноги до крови, ушибленное бедро ныло, отдавая пульсирующими толчками внутрь, но хуже всего приходилось груди — боль пронзала правый бок при каждом его вздохе. Руки от тяжести ноши дрожали, грозя сорваться и уронить дочь презиса на острые камни. Жара заливала потом лицо, и Рист уже почти ничего не видел перед собой, когда память и ноги подсказали ему, что они, наконец, добрались.
Глава сорок первая