— Признателен, лорд генерал, — ответил он.
— Первый взнос по моему долгу, Брам, — сказал Вон Войтц. — За Яго...
— Просто убей это, Бартол, — сказал Гаунт.
Машина скорби начала двигаться вперед, чтобы встретить приближающихся штурмовиков. Урдешцы не дрогнули. Один шаг за другим, они маршировали к машине, сжигая свои боеприпасы, чтобы разорвать ее на куски.
— Гранаты! — крикнул Гаунт. — Гранаты в нее, пока она не сфокусировалась!
Урдешские Легкие Пехотинцы Грае высунулись из своих скудных укрытий. Их подствольные гранатометы зашлепали с глухими звуками. Крак-гранаты, направленные по дугам с опытным мастерством, падали на и вокруг оружия Херитора.
Быстро зазвучали взрывы, перекрывающие звуки тяжелых ударов. Солдаты по обе стороны длинного коридора падали, когда ударные волны сбивали их с ног. Гроздь огненных шаров пронзила пространство, занятое машиной скорби, забивая коридор накатывающим пламенем.
Машина скорби завизжала. Ее геометрические вращения разрушились, потеряв единство. Клинки выпадали из линий, пересекаясь, сталкиваясь, щелкая друг о друга.
Узор нарушился. Черные металлические фрагменты летели из огня, как лопасти разрушающейся турбины. Случайные клинки вонзались в стены, пол и вертикально в потолок. Большинство быстро летящих зарывались, как стрелы в камень.
Машина скорби раскрутилась, разорванная на части своим собственным вращательным движением.
— Снова! — крикнул Гаунт. Урдешцы вокруг него перезарядились. Они подняли свое оружие, чтобы выстрелить и доставить уничтожение.
Но машина скорби не была мертва. Ее вращающиеся ленты клинков, некоторые сломанные и сколотые, выросли из огня в виде удлиненной восьмерки широкой петлей, как брошенное лассо.
Она была в ярости. Она была ранена. Она хотела сбежать.
Она выбрала самую короткую дорогу.
Она прошла сквозь штурмовиков.
Баскевиль с ужасом смотрел, как бронированные люди начали падать. Как деревянные кегли, сбитые одним ударом, они падали, каждый из них был прорезан насквозь дюжину раз. Кровь брызгала из глубоких, чистых, как после скальпеля, ран, или хлестала между сочленениями их баллистических пластин.
Визжа, с широко расположенными и перенапряженными вращающимися клинками, машина скорби прорезала дыру в конце длинного коридора и исчезла.
Гаунт, Баскевиль и несколько Урдешцев Грае поспешили через длинный участок выжженного и горящего уничтожения, чтобы добраться до 17-ого в середине коридора.
Штурмовики лежали ковром из тел на широком полу. Несколько из них были невредимы. Гаунт перешагивал через отрезанные конечности и тяжелое оружие, чисто разрезанное напополам. Под ногами была кровь, широкая лужа из крови, и капли крови покрывали оштукатуренные стены по обе стороны.
Казадер был мертв, его левая рука была разрезана в бицепсе и запястье. Половина его лица просто отсутствовала.
Вон Войтц был все еще жив, когда Гаунт добрался до него.
Он лежал на спине, пристально смотря в потолок. Гаунт мог видеть, что его раны были смертельными. Вон Войтц выдыхал кровь, яркие красные капли, которые покрывали его щеки и подбородок, как веснушчатые родинки.
Гаунт встал на колени.
— Бартол...
Вон Войтц заморгал, не в состоянии сфокусироваться. Он застонал, кровь забулькала в его горле, как мокрота.
— Я мертв, Брам? — прошептал он.
— Да, мой лорд.
— Вот... дерьмо, — произнес Вон Войтц дрожащим и булькающим голосом. — Значит, это полная оплата. А? Кровь за кровь.
— Лежи спокойно, Бартол. Мы приведем священника. Аятани или...
— Мне ну нужно отпущение грехов, Гаунт, — пробулькал Вон Войтц. Он все еще слепо пялился в потолок. — Я давно смирился. Просто доказательство верности, если не поздно.
— Вам нечего доказывать, лорд генерал.
— Хнх. Поздно. Всегда так темно в этот час. Я знал, что когда дойдет до меня, это произойдет в медленные часы...
Вялость смягчила его лицо и тело, жестокость боли избавило забвение.
Он умер.
Ночь была ужасно темной.
В маленькой комнате парового завода Плэйд Пэриш, ночной сторож дремал на своей консоли, шевелясь каждый раз, чтобы вытереть слюни, сочащиеся изо рта. Горела единственная лампа, его единственное удобство. Дождь стучал по широким окнам комнаты, размытое пятно струящейся воды.
Нэйд Ойстин появилась у окна, промокшая насквозь и запыхавшаяся. Она закричала ему. Он не пошевелился. Сторожка была запечатанной и звуконепроницаемой от грохота завода, когда его турбины включались каждые два часа.
Она яростно застучала ладонями по стеклу, крича. Ее рот двигался неслышимо. Толстое стекло просто слегка изгибалось в своей раме.