Кардинальный вопрос, к которому привел нас ход предшествующего рассуждения, можно сформулировать так: что может сделать личность в современном обществе и может ли она вообще сделать что-то? В самом деле, если каждый человек по своей сути лишь существо, жестко сформированное внешней средой (природной и социальной) и жестко вмонтированное в эту среду, существо, тотально и однозначно определяемое своей классовой, национальной, половой, религиозной принадлежностью, если, наконец, история подчиняется каким-то совершенно от нас не зависящим и нами непостижимым силам, то все анархические декларации о свободе и личности так и останутся пустыми декларациями. Очевидно, что ни Робинзону на необитаемом острове, ни муравью в муравейнике не нужен анархизм с его проповедью личной свободы и творчества. Если до этого речь шла о личности, по преимуществу взятой изолированно и обособленно в своей самоценности и самостоятельности, то теперь следует поговорить о личности в ее социально-историческом измерении. Итак, тему третьего «Анархического письма» можно было бы обозначить названием одной из работ Н.К.Михайловского – «Борьба за индивидуальность».
Бросим беглый взгляд на историю «борьбы за индивидуальность». Прежде всего, нелепо было бы пытаться (как это всегда делается) противопоставить нынешнему состоянию дел в мире, нынешнему положению человеческой личности, весьма жалкому и плачевному, светлое «вчера» или светлое «завтра», как некую норму и идеал. Человечество никогда не было ни сыто, ни свободно, ни гармонично, никогда в прошлом оно не решало даже самых главных и насущных своих проблем, и нет особой надежды на то, что это случится в будущем. Ведь очень и очень немногие представители человечества вели и ведут себя по-человечески.
Подлинно человеческие проблемы: проблемы смысла, свободы, смерти, одиночества, любви, – начинаются там, где решены предчеловеческие, дочеловеческие вопросы – вопросы обеспечения едой и жильем, вопросы, в сущности, унаследованные человеком еще из животного, дочеловеческого состояния. Далекий от того, чтобы, подобно Руссо или Кропоткину, видеть совершенное человечество в первобытном веке, я, напротив, вслед за Бакуниным, полагаю, что смысл истории именно в вочеловечивании человека, в восхождении к человеческому от природного и животного – через социальное – к личному. Именно на фундаменте животности и социальности, вызревая в их недрах и преодолевая их, борясь с ними в процессе предыстории, перерастающей в историю, мучительно и болезненно выковывается человеческая личность. По мере ее возникновения, по мере движения от царства природы к царству личности, уменьшается значение материальных, детерминирующих факторов и возрастает значение идеальной самодетерминации личности, которая – по словам Бакунина – отчасти становится «творцом самой себя».
Вместе с ее ростом и развитием возникает и обретает смысл требование свободы личности. Странно было бы говорить о свободе личности в безличном первобытном стаде. Нелепо было бы требовать «свободы личности» тогда, когда личность еще не вылупилась на свет, не ощутила себя. (Равно как и анархизм появился не тогда, когда государство стало чересчур чудовищным – что может быть чудовищней азиатского деспотизма! – а тогда, когда людям стало нестерпимо государственное иго.) Лозунги «свобода личности», «освобождение личности» в разные эпохи означали нечто разное, развивались, обогащались вместе с самой личностью. Поистине революционный размах эта борьба за индивидуальность получила в эпоху Реформации, когда свобода личности понималась прежде всего как свобода веры, свобода совести – свобода толковать Библию самостоятельно, свобода без священников-посредников общаться с Господом. Затем, в эпоху Просвещения на первый план выступила свобода разума – свобода судить обо всем, невзирая ни на какие авторитеты, рамки и границы. Позднее – в эпоху движений романтизма и сентиментализма – заговорили также и о нравственном своеобразии каждой личности, об индивидуальной свободе воли и свободе чувства. Несомненно, что до XIX века до начала промышленной, буржуазной эпохи, люди в целом были более цельными, «монолитными», хотя червячок гамлетовской рефлексии и раздвоенности уже тогда начал свою разрушительную работу. И все же, как свидетельствует Достоевский (в романе «Идиот»): «раньше люди были об одной идее», а теперь – «о многих идеях», тоньше, чувствительнее и, может быть, – мельче. «Да, были люди в наше время! Не то, что нынешнее племя! Богатыри, – не вы!»
Кризис традиционного общества, шквал информации, ломка старых устоев и ценностей, гибель прежнего – поляризованного, удобного, стабильного и заданного мира — несомненно, повлияли на человеческую личность в сторону осознания своей бездомности, открытия экзистенциальных глубин, бурной рефлексии. Не случайно, именно на XX век приходится взлет психоанализа и экзистенциализма.