Николай только махнул рукой, тяжело вздохнул и уселся поближе к костру. Из холщовой пыльной котомки достал большую кружку и протянул в сторону котелка с кипятком. – Что тут рассказывать. Всё просто. Вы же, никак, тоже из-под Семипалатки драпаете?
Плотников согласно кивнул. – Куда деваться, супротив пулемётов с вилами не пойдёшь.
– Наш то командарм, Стёпка то Русаков, сразу смекнул, что накостыляют красные и пошли мы к родной Волчихе. А уже тут прямо на околице попали на карателей. Барнаульская 87 бригада ВОХР. Слыхали о таких?
Плотников опять кивнул утвердительно, сделав знак рукой, чтоб продолжал.
– Ну, так, вот… Хоть было нас почти две тысячи, но винтовок осталась только сотня, а пулемёт вообще один и лента всего одна. Да мы с него даже и стрельнуть не успели ни разу. Нас вохровска разведка издаля засекла. А наши пластуны, ядрить их в кочерыжку, больше самогон глушить горазды. Засаду прошляпили. Короче, от наших двух тысяч осталось человек пятьсот. Мы едва смогли в Касмалинский бор убечь, а то бы тоже там полегли. А нам ещё наших баб да детишков из лагеря выручать…
– Стой, – остановил рассказ Плотников, – что ещё за лагерь?
– Это краснюки придумали таку холеру… Родню тех, кто с ними воевать ушёл, они собирают и гонют в Змеиногорский рудник. Там, говорят, плац колючкой огородили, на том плацу сараи поставили. Вот в тех сараях баб наших и держат. Говорят, уже расстреляли штук десять. Одно слово, анчихристы, ядрить их через коромысло… Вспомнил, как тот лагерь называется – конь-цер-та-ционный, вот… – Незнакомое слово плохо давалось Николаю.
– Ты б, Николай, рассказал нам, что тут за сёла-деревни в округе, где красные, где нет их, как народ вообще.
– Это, пожалуйста, со всем нашим удовольствием. – Бастрыкин отхлебнул кипятка и продолжил. – В самой Волчихе народу почти и не осталось. В хатах вохровцы на постой встали, долго ли будут гостить, гости незваные, то только Господь знает. В Новоегорьевске тихо. Красных нет, но народ боится. Рубцовская рядом, быстро краснюки прискачут. Поэтому туда соваться не советую. В Усть-Волчихе тоже чужих нема, и там очень злы на красных. Пока сила за коммуняками, они ничего делать не будут, но если судьба перевернётся, то резать будут без жалости. Хотелось бы, чтобы вы нам хоть советом, хоть делом помогли лагерь Змеиногорский разутюжить.
– Помочь, оно, конечно, дело хорошее… – медленно протянул в ответ командир, – но сам понимаешь… Здесь подумать надоть… Просто так охраняемый лагерь не возьмёшь. Сколько говоришь у вас в отряде стволов?
– Товарищ Филипп, ты коней-то не гони, – Бастрыкин вдруг вспомнил, что он разговаривает с совершенно незнакомым человеком, что доверять кому попало нельзя, что Русаков его за такие разговоры по головке не погладит. – Я тя первый раз в жизни вижу. Давай завтра прогуляемся до нашего командарма. Вы с ним все детали и облаете. Как тебе тако предложение?
…
– Мишка! Мишук! Ты где пострелёнок! – Дарья Бастрыкина бегала, как курица по плацу. Она сначала просто обошла лагерь заложников, заглядывая во все углы. После начала всё громче кричать, но никак не могла докричаться. – Вот я тебе задам!
Казалось, после целого дня работы на чужих огородах, сил у бабы совсем не осталось. Но стоило ей обнаружить пропажу сыночка, откуда, что взялось. Дочь Танька тоже уставшая, и от того злая на братишку, бегала, сердито сверкая глазом. Она работала вместе с матерью. Дарье хоть и страшно таскать с собой ладну да работящу девку, но вдвоём заработать можно больше. Оставшиеся же в лагере старики больше обсуждали страшную тему, кого следующим расстреляют. Им дела не было до чужих мальчишек.
– Тёть Даша, – внезапно подала голос пятилетняя Стешка. – Мишка с Колькой в лес побёгли, я слыхала, как они сговаривалися.
– Давно ль, Стешенька? – У Дарьи словно камень с души свалился. – В какой лес, ты не знашь?
– Не-е-е, они как увидали, что я слушаю, так сразу побить меня хотели. Да я убежала. Это ишшо с утра, вот, как вы с тётей Таней ушли, так они враз и собрались. А в какой, я не знаю, они тихо-тихо убёгли. Наверное, с дядькой на воротах сговорились…
Такой поворот опять бросил Дарью в пучину беспокойства. Солнце уже коснулось вершины Караульной горы, скоро стемнеет, а мальцов так и нет. Она уже успела обежать весь лагерь. Всех расспросила, даже красноармейцев, стороживших заложников. Последнее время охрана вела себя гораздо дружелюбнее – парни в будёновках вступали в разговоры, разрешали бабам уходить в город на подённую работу, иногда даже делились пайкой. Дело в том, что после разгрома повстанцев под Семипалатинском, стало непонятно, что решит начальство с заложниками. Никто же не знал, выжил муж, сын или брат после того, как кулацкое воинство разбежалось. Если они убиты, то смысла держать родню в заложниках никакого. Их же надо не только охранять, но и кормить хотя бы чуть-чуть. Бойцы это понимали, но начальство всё ещё тянуло. Хотя и добрый знак тоже был, – последнюю неделю не расстреляли ни одного человека. Всего за время «ссылки» волчихинцы потеряли около десятка соседей. Все жертвы – уже в почтенных годах, вели себя с охраной дерзко и жалости у команды лагеря не вызывали.