— Сумасшествие! — резко решил Семен Иванович. — Я так прямо сказал и ему. Пока наши идеалы и убеждения сходились, я подчинялся ему во всем, потому что он умнее меня. Но раз он захотел взять в свои руки власть, я ему не товарищ. Я убежденный анархист и умру им. Я не верю в Бога, но, если бы Бог сошел на землю и взял в свои руки земную власть, я пошел бы и против него. Он дунул бы на меня, и я бы погиб, но он не мог бы заставить не протестовать. Так я сказал и Дикгофу. Если он не откажется до завтра от своих слов, я буду его врагом и начну собирать против него товарищей.
— И опять война… Кровь… — задумчиво произнес Александр Васильевич.
— Так что же делать-то? Что делать? — почти с отчаянием вырвалось у Семена Ивановича. — Поняв, ощутив, так сказать, идеал свободы, отказаться от него?
— Я не знаю, — тихо ответил Александр Васильевич. — Я ничего не понимаю. И мне кажется, что и никто не понял самого главного. Прежде всего, нужно изгнать с земли страдание. Тогда люди поймут настоящую свободу.
— А вдруг и тогда явится это колесо, о котором вы говорили? — недоверчиво возразил Семен Иванович. — Нет, выше идеала анархии люди не придумают ничего. Ах, если бы вы знали… Дикгоф пополам разорвал мое сердце!
Темная фигура спустилась в это время с «Анархии» и подошла к ним. Это был Дикгоф.
Он поздоровался с Александром Васильевичем.
— Как вы решили? — спросил он. — Семен Иванович, вероятно, передал вам мое предложение.
— Передал, — коротко ответил тот.
— В какой-нибудь час вы будете в деревне, в полном спокойствии, которое необходимо для больной, — продолжал Дикгоф. — В Москве, вероятно, опять скоро начнутся тревожные события…
— Благодарю вас, — ответил Александр Васильевич. Конечно, мне лучше всего принять ваше предложение, хотя я положительно не знаю, какую пользу принесет ей деревня.
— Тогда готовьтесь… И пойдемте взглянуть на больную. Я еще не видел ее.
Александр Васильевич неохотно пошел рядом с Дикгофом. Он видел в нем одну из главных причин несчастья своего и Ани, но не мог отказать этому человеку. Не мог, даже если бы хотел.
Они вдвоем вошли в комнату, где спала Аня.
Она лежала на грубо сколоченной постели, вздрогнула, когда Дикгоф неосторожно хлопнул дверью, приподнялась и задрожала, как лихорадочно больная, устремив на вошедших свои огромные глаза.
— Палач! Палач! — пробормотала она и вдруг смолкла, встретившись взглядами с Дикгофом.
— Кто это? Кто? — вскрикнула она опять.
Она хотела спрыгнуть с постели, но Дикгоф удержал ее за руку, отстранив в то же время бросившегося к Ане Александра Васильевича.
— Подождите! — властно проговорил он. — Я попробую подействовать на нее гипнозом.
Этот властный голос и действие, какое он оказал на Аню, остановили Александра Васильевича. В нем мелькнула какая-то несбыточная, сумасшедшая надежда.
Аня присмирела и сидела неподвижно, не отрывая своего взгляда от устремленных на нее глаз Дикгофа, и судороги на ее лице выдавали мучительную работу ее больной мысли.
Так прошло несколько долгих минут. Целая вечность для Александра Васильевича.
— Ты будешь исполнять все то, что я тебе прикажу! — медленно произнес Дикгоф. — Слышишь ты меня?
— Слышу, — совершенно разумно ответила Аня.
Дикгоф снял с руки кольцо с огромным опалом и приблизил его к глазам Ани.
— И ты будешь слушаться того, у кого в руках этот камень. Слышишь?
— Слышу! — тем же тоном ответила Аня.
— А теперь спи! Я тебе приказываю спать!
И больная тотчас откинулась на подушку и закрыла глаза.
Александр Васильевич был поражен. Тень несбыточной надежды, промелькнувшей в нем, явилась опять, но уже светлая, почти воплотившаяся в уверенность.
— Но ведь так ее можно вылечить! — воскликнул он.
— Я не совсем уверен был в опыте, но для того и произвел его перед вами, чтобы вы могли вывести это заключение, — сказал Дикгоф. — Так ее можно вылечить, только опыты нужно производить постепенно, все увеличивая время гипноза. Возьмите это кольцо. Оно даст вам власть над больной.
С глубоким волнением взял Александр Васильевич этот маленький предмет, в котором для него заключалось теперь все, и крепко пожал руку Дикгофа.
Слов не было, да слова были бы теперь ненужными.
— Мы прикажем перенести ее сонной на «Анархию», — сказал Дикгоф, — и вы разбудите ее сами уже у себя дома. Пойдемте же!
Они вышли на двор и прошли мимо поднявшегося со скамьи и последовавшего за ними Семена Ивановича.
Дикгоф не сказал ему ни слова.
Александр Васильевич заметил, что между вождем и одним из его первых помощников пробежала черная кошка.
Трап был спущен. Александр Васильевич и Дикгоф вошли по нему на палубу, где их встретили незнакомые Александру Васильевичу люди.
Отдав приказание принести сонную Аню, Дикгоф нагнулся через перила к стоявшему на земле Семену Ивановичу.
— Итак, вы не поняли меня, — сказал он.
— Я остаюсь при прежних убеждениях, — глухо ответил с земли Семен Иванович, — и жду этого и от вас.
— Мои убеждения все те же, способ исполнения другой.
— Я против этого способа.
— Значит, и против меня?
— Да!
Это короткое слово убежденного анархиста прозвучало решительно и гордо.
— Значит, мы с вами… — начал было Дикгоф.
— Враги! — смело бросили ему снизу.
— Чем больше врагов, тем их будет меньше впоследствии, — проговорил Дикгоф. — Но я не считаю вас врагом!
Ответа не последовало.
Принесли непроснувшуюся Аню и осторожно спустили ее вниз, в каюту.
— К полету! — скомандовал Дикгоф.
— Прощайте, Семен Иванович! — крикнул Александр Васильевич и схватился за перила. Воздух засвистал у него в ушах, и фабрика с ее двором сразу точно провалилась вниз, и перед Александром Васильевичем развернулась туманная панорама Москвы.
— Да здравствует незыблемая анархия! — крикнул внизу одиночный голос.
— Честный, но упрямый человек, — задумчиво произнес Дикгоф. — Он, наверное, передал вам нашу беседу?
— Да, — ответил Александр Васильевич.
— Мое решение неизменно, — продолжал Дикгоф. — Пока среди людей будет борьба партий, до тех пор не будет свободы. Я возьму в свои руки власть для блага всего мира, для объединения людей и для их свободы. Великая французская революция родила Наполеона, и в его мыслях смутно рождался тот же план, что и у меня. Россия была могилой для Наполеона, для меня она будет колыбелью. Однако, пойдемте вниз: сейчас дадут полный ход — и нас снесет ветром.
Но Александр Васильевич не мог оторваться от чудной картины, открывшейся перед ним. В нем поднималось радостно-горделивое чувство человека, победившего воздушную стихию, и быстрый полет его в ней казался ему каким- то волшебным путем к сказочному, недостижимому счастью и свободе.
XV
Разгром
Лето близилось к концу. Это было страшное лето. Вся Россия, вся Европа были в огне. Мирная жизнь замерла. Старая Европа сотрясалась в кровавых попытках сбросить ярмо вековых устоев и прорваться в новую жизнь. Но чем более говорили о свободе, чем более желали ее, тем она, точно назло, становилась все отдаленнее и отдаленнее. Отуманенные люди в своих поисках свободы, в своих стремлениях к ней натыкались только на горы трупов и потоки крови. И кровь ослепляла их, опьяняла их мысли.
Казалось, что светлый дух разума отлетел от мятущейся земли.
Москва переживала вторую революцию: анархисты победили социал-революционеров, и главой их по-прежнему остался Дикгоф. Его имя гремело.
Это имя произносили и со страхом, и с уважением, и с негодованием. Целые области, целые города он подчинял себе одним словом. В руках правительства оставалась только северная часть России и область, примыкавшая к Петербургу. Эту область охранял воздушный флот аэропланов, не осмеливающийся, однако, дать бой «Анархии».