— Военное положение необходимо. Я еще раз докладываю об этом вашему высокопревосходительству и о том же говорил сегодня по телефону в разговоре с министром.
— И взгляд министра на это?
— Мое мнение таково, что военное положение будет введено по всей России, — пожал плечами градоначальник.
— Значит, это пойдет помимо меня?
— Важно, чтобы в Москве военное положение было объявлено как можно скорее, — внушительно заметил градоначальник. — Центральная организация анархистов не в Петербурге, а здесь. Необходимо изъять из употребления беспроволочный телефон.
— Итак… это необходимо, — проговорил генерал.
— Этого требует благо России, — внушительно заметил градоначальник.
Этот разговор велся вдвоем, с глазу на глаз, но тем не менее, скоро во все газеты проник слух, что в Москве будет введено военное положение. Всеми крайними газетами обоих направлений этот слух встречен был с радостью, конечно, противоположного свойства.
— Итак, война объявлена! — радостно приветствовал этот слух «Динамит».
Газета «Борьба» свой лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» напечатала красной краской.
Александр Васильевич два дня не мог встретиться с Аней: он два раза был у Синицыных и оба раза не застал ее дома. Его начинало беспокоить это отсутствие.
— Куда может бросить ее это увлечение? — думал он. — Она способна на самопожертвование в своем порыве.
Ему вспомнилось прекрасное стихотворение в прозе Тургенева, посвященное русской женщине:
— Неужели она захлопнется и за Аней?
Он нервничал, пробовал было себя убедить, что ему нет никакого дела до этой девушки с синими задумчивыми глазами, но тотчас же это лицо с синими глазами воскресало в памяти, и мысли принимали другое направление: в них была она.
Это было мучительное состояние. На него находили минуты, когда он мог бы обрушиться на нее с резкими упреками, с горькими словами, а за этими минутами приходили другие, когда он мог бы расплакаться, встретив ее.
Александр Васильевич сидел дома. Его никуда не тянуло.
Безмолвный телефон, висевший у него в кабинете, дразнил его. Аня часто говорила с ним по телефону, и вот уже два дня нет призывного звонка.
Раздался звонок в прихожей. Он вздрогнул. Неужели Аня? Она иногда навещала его экспромтом. Но это была не она, а Пронский. Он был весел и оживлен.
— Заваривается каша! А вы хандрите? — весело заговорил он, усаживаясь к столу. — В такое кипучее время — и хандрить! Вот что значит не принадлежать ни к одной партии!
— Вот эти-то партии мне и надоели, — желчно заметил Александр Васильевич. — Раскололась вся жизнь.
— Относитесь к жизни объективнее и наблюдайте. Ведь так много нового и интересного. Вот хотите, съездимте вместе к масонам. У меня там есть знакомые…
— А вы к демонистам имеете доступ?
— Могу найти…
— Так вот, устройте нам вход вдвоем.
Он вспомнил… Об этом просила Аня.
— Хоть бы женщин не втягивали в эту борьбу, — с досадой проговорил он.
— Ого, какой вы ретроград! Да вы знаете, что роль женщин в освободительном движении ничуть не ниже мужской… Женщины прямолинейнее, а потому, может быть, и смелее. Вспомните, сколько женских жизней унесло и освободительное движение и так называемая «эпоха русского парламентаризма».
Опять раздался звонок. На этот раз это была Аня. Не снимая верхней кофточки, она быстро вошла в комнату.
— Вы сердитесь? Да? — сказала она Александру Васильевичу, крепко пожимая ему руку. — Сама звала вас и сама же пропала? Здравствуйте, Сергей Петрович, — поздоровалась она с Пронским.
Тот с улыбкой смотрел на перемену, происшедшую с Александром Васильевичем.
«Влюблен, влюблен, как мальчик», — подумал он, фразируя Онегина.
Аня, не снимая кофточки, присела к столу.
— Я потом все вам расскажу, — заговорила она. — Не было ни минуты свободной. Вчера даже не ночевала дома. Понимаете, работы теперь по горло…
Александр Васильевич любовался ее оживлением.
— Бросьте вы ваших анархистов, — сказал он тихо.
— Бросьте?.. Но к кому же идти? К тем, которые только играют словами, но не способны ни на настоящую борьбу, ни на самопожертвование? Или к тем, которые еще верят, что приведут родину мирным путем к «возможному преуспеянию»? Полноте! Те, которые жаждут настоящего дела, все давно уже отшатнулись от них влево.