— Так ли это? — спросил он тихо…
Аня засиделась, хотя и говорила, что торопится домой.
Пронский ушел, обещав устроить посещение храма демонистов. Спохватилась и Аня.
— Так поздно! Нужно идти домой!
— Я вас провожу, — предложил он.
— Нет, не нужно. Садитесь и работайте. Вы сегодня кислый.
— А вы меня не мучьте, — вырвалось у него полушутливо, полусерьезно.
— Я? Вас?
Она поняла и слегка покраснела.
— Не говорите глупостей. Человек мучит себя только сам. Вот так! Будьте паинькой!
Она сбежала с лестницы и крикнула ему уже снизу, с полуосвещенной площади:
— Позвоните мне завтра в телефон!
Дверь хлопнула. Она ушла.
V
Разрыв
В великолепно обставленном кабинете Андрея Владимировича Синицына сидел граф Дюлер. Оба курили сигары.
— Слава Богу, наконец-то введено военное положение, — говорил граф. — Теперь будет хоть какой-нибудь порядок. Я всегда говорил, что виной всему и у нас, и в Европе — это парламентаризм, а вовсе не обострение социальных условий. Теперь всякому хочется если не в министры, то хоть в депутаты… С суконным рылом в калашный ряд…
Он тихонько засмеялся, наблюдая, какое впечатление произвели на хозяина его слова.
Тот молчал.
— На все успели насмотреться, — продолжал граф. — Были и у нас министры из купцов, председатели Думы — из наборщиков, городские головы — из рабочих… Чего еще нам нужно? Я сам, по убеждениям, больше демократ, но нельзя же на все класть грязную лапу. Западноевропейские говорильни тоже доказали свою несостоятельность. Это очевидно. Потому-то я и говорю, уважаемый Андрей Владимирович, что все наше спасение в возвращении к старому режиму, конечно, с некоторыми изменениями…
— Как же вы этого добьетесь? — спросил Андрей Владимирович. — Двадцать лет вы, господа, не могли выбиться из третьих и даже четвертых ролей.
Графа немного передернуло.
— Потому что правительство было обмануто кадетами. И вот видите, к чему это привело: к анархии! Теперь правительству можно опереться только на нас… Если и новая Дума окажется такой же, какими были десять первых, то так называемой русской конституции скажут аминь.
— Но зачем же тогда объявлены выборы через пять месяцев?
Граф пожал плечами.
— Еще один, последний опыт. Я глубоко верю, что все спасение России — это возвращение к старому режиму. Всякий сверчок должен знать свой шесток. Страна — это фабрика; государственность — это внутренний на ней распорядок. На фабрике должен быть хозяин, директора, бухгалтеры, конторщики, сторожа и мастеровые, приставленные каждый к своему рычагу. Фабрика станет, если все мастеровые захотят в директора. Это — абсурд. Так и в государстве.
— Это я понимаю, — слегка улыбнулся Андрей Владимирович.
— Тогда идите к нам! — воскликнул граф. — Мы за порядок, а вы, Андрей Владимирович, вы — один из представителей той силы, которая до сих пор может двигать горами.
— Это вы насчет денег?
— Без них ничего не сделаете.
Андрей Владимирович помолчал.
— Денег я вам, пожалуй, дам, — сказал он, наконец, — немного… пока.
«Дашь много, — подумал граф. — Я еще тебя удивлю».
Он молча, в знак благодарности, наклонил голову… И продолжал:
— Я оптимист. Это спасало меня в минуты поражений. Двадцать лет поражений. Но теперь я смотрю на начавшуюся смуту глазами полководца, который долго отступал. Анархия, — это наша союзница. Она уничтожит все и поглотит самое себя.
Останемся только мы. Я верю в общемировую роль России. Она призвана спасти Европу от этой гидры.
Во Франции опять будет король, — продолжал он почти с пафосом. — Какой музыкой звучат эти слова: при французском королевском дворе! Маркизы… старый Тюльери…
Он полузакрыл глаза. Он мечтал.
— Ну что же, начинайте! — сказал Андрей Владимирович не то сочувственно, не то презрительно.
— И начнем. У нас найдутся люди. Нашим союзником будет даже Дух земли, который даст нам миллионы крестьянства…
— Это как же? — удивился Синицын.
— Очень просто: мы припугнем мужичков наделением евреев землей.
— Ловко, — сказал, помолчав, Андрей Владимирович.
— Всякое оружие хорошо в борьбе! Ведь эта гидра разрушает даже семью. Я должен вас предостеречь, уважаемый Андрей Владимирович: ваша дочь…