Об опыте коммунизма мы знаем гораздо больше, чем об опыте анархизма. Но без понимания смысла действий анархистов картина ХХ века будет неполной.
Только в двух случаях европейская история предоставила анархизму возможность осуществлять широкие социальные преобразования на «своей территории». Только во время Российской революции 1917–1921 гг. и Испанской гражданской войны 1936–1939 гг. массовому движению, возглавляемому анархистами, удалось установить контроль над обширным регионом, где можно было сделать первые шаги конструктивного строительства нового общества. Первым опытом такого рода стало Махновское движение.
Как это так: украинец Махно, и вдруг — зеркало Российской революции? Но в том и дело, что ни сам Махно, говоривший на русском, и сама Российская революция 1917–1922 гг., не признавали границ, образовавшихся на просторах исчезнувшей империи. Они действовали с мировым прицелом, и уж во всяком случае не в границах новых государств.
Великая Российская революция объединяла в единый (хотя и противоречивый, конфликтный) комплекс несколько потоков – демократическую политическую революцию, городскую «пролетарскую» социальную революцию, крестьянскую аграрную революцию, национально–политические революции «окраин». Национальные революции – стремление создать новые этно–государственные пространства – накладывались на социальные процессы и могли быть успешными лишь при благоприятном стечении внешнеполитических обстоятельств (не случаен постоянный поиск лидерами националистов опоры не столько у собственного населения, сколько во внешней среде). Национальный протест усиливал социальный лишь тогда, когда стремление русскоязычных политиков к объединению распадающегося имперского пространства приводило к серьезным притеснениям местной культуры (в 1919 г. на Украине так вели себя и красные, и белые). Как только коммунисты в 1920 г. проявили готовность «терпеть» украинский язык и местную культурную традицию, национальные противоречия пошли на спад – в отличие от социальных.
В этом отношении Махновское движение весьма показательно. Здесь крестьян интересует прежде всего «земля и воля», а украинский национализм встречается с враждебностью. Но и приходящему с севера коммунистическому режиму не позволяется устанавливать свои порядки – ни культурные, ни социальные. Сами как–нибудь разберемся. Не лезьте.
Да и сам район, где развернулось Махновское движение, тогда можно было отнести к Украине условно.
Район, в котором разворачивалось Махновское движение, охватывает преимущественно Приазовье — юг левобережной Украины и восток Донбасса. Махновцы действовали и на правобережье, прежде всего в Екатеринославе, а также на Полтавщине и Черниговщине. Ядро района располагалось в районе городка Гуляй–Поле Александровского уезда. История этих мест связана с казачьей вольницей, c борьбой земледельческой и кочевой культур. Однако к началу ХХ в. от Запорожского казачества остались одни воспоминания. Местную степь заселили новые люди с новым укладом жизни.
Приазовье было частью более широкой степной зоны, простиравшейся на Правобережье до Днестра. Это была территория с более рыночным хозяйством и более смешанным населением, чем на Севере Украины. Но по сравнению с правобережной Херсонщиной будущий Махновский район был просто классическим. Марксистская историография утверждала, что этот район — кулацкий, что кулацкие хозяйства составляли здесь 22% от общего числа хозяйств[3]. Сейчас такая оценка могла бы выглядеть комплиментом — «кулацкое движение» уже не является негативной оценкой и рождает в воображении романтическую картину «крепкого фермера», поднявшегося на борьбу за экономическую свободу. Однако от этой версии придется отказаться. Цифра 22% получается лишь в том случае, если считать кулаками крестьян, располагавших более чем 10–ю десятинами земли[4], что даже в марксистской историографии считается «перегибом»[5]. Основой сельского хозяйства оставались здесь помещичьи и крестьянские хозяйства. Кулачество сосредоточивалось прежде всего на немецких хуторах — инородных образований местной крестьянской среды. Попытка в ходе столыпинских реформ разрушить крестьянскую общину встретила сопротивление и в Екатеринославской губернии[6].
Район будущего Махновского движения был одним из самых «рыночных» во всей Российской империи. Близость портов и развитая железнодорожная сеть стимулировали развитие хлебного рынка. В Екатеринославской губернии в 1913 г. было произведено 109806 пудов пшеницы. Из них за пределы губернии отправлено 52757 пудов[7]. В эту долю не входит внутригубернский рынок, который тоже было достаточно широк — губерния была насыщена промышленными центрами, потреблявшими хлеб.
5
Стрижаков Ю.К. Продотряды в годы гражданской войны и иностранной интервенции 1917–1921 гг. М., 1973. С.225.
6
См., например, Кобытов П.С., Козлов В.А., Литвак Б.Г. Русское крестьянство. Этапы духовного освобождения. М., 1988. С.74.