«В участке скажут, такой-то вчерась с нами наливку пил, а сегодня на половицах кровищи по щиколотку, будет мне крышка. Тогда взял я культяпку (штангу) и к детям. Жалко маленькие крошить, да что ж поделаешь? Головушками щелкал, как орехами, опять же, вид крови меня распалил, по пальцам алым теплым дождем течет, угощение на столе окрасилось, на сердце как-то щекотно стало и забористо, будто моя, родная кровь».
И еще успокаивала М странная идея, будто не казнит этих пьяных и объевшихся, а посылает их в дальнюю страну Умерландию, еще севернее Америки.
Летом 1910-го его изловили на том самом болоте, близь родимого села, где сгинула супруга. Голый, поеденный мошкой, он искал дорогу в Нью-Йорк. На суде просил у присяжных смерти, соглашался взять на себя любые, и чужие, грехи, но при условии — хоть денек прожить в американском доме, которому и в аду ничего не сделается. М умолял не показывать его тайному сыску. Никакой связи ни с какими госслужбами следствие не установило. Под нажимом либералов-присяжных смертную участь заменили пожизненной каторгой, где М скоро свел счеты с жизнью, убив себя электропроводом. Не попав в Америку, он торопился в Умерландию.
Одну из стен гаража, ту, что заметна с улицы, он выкрасил темно-синим и просверлил в ней много дырок, чтобы, когда в гараже свет, стена смотрелась снаружи как ночное звездное небо. В тот «самый красный день календаря», вошедший в криминальную историю, он смог сделать столько выстрелов, сколько звезд было в его самодельном небе. Жену мы не считаем, он зарезал ее, не хотел, чтобы она «подвергалась унижению после моих похорон». Счет открылся, когда У застрелил в затылок мать, смотревшую телевизор. У вернулся к печатной машинке и достучал в объяснительной записке: «Наличие рая обидело бы меня, но я избавил маму от проблем с налоговыми инспекторами, репортерами и безмозглыми родственниками погибших, ведь у нее нет своих денег, нет опыта общения с прессой, и вообще она не очень коммуникабельна».
«Мама неважно себя чувствует и не пойдет на вечеринку, не беспокоить» — прилепил У записку к дверям дома и покинул его навсегда, толкая перед собой тележку с давно приготовленным набором: 3 винтовки, 2 пистолета, 3 охотничьих ножа, 600 обойм, армейский паштет в консервах, большая бутылка «пепси», горячий кофе в термосе, будильник, зубная щетка, фонарь, темные очки, одеколон и туалетные салфетки.
Одетый в спецовку пролетария-ремонтника, У поднялся на лифте на смотровую площадку — высший, двадцать восьмой уровень родного университета. Первой здесь упала на пол наслаждавшаяся видом престарелая секретарша, потом — американская семья из пяти человек, проводившая уик-энд на высоте. Забаррикадировав двери и обустроив снайперское место, У начал аккуратно выбирать маленькие движущиеся мишени внизу, на грешной и безмятежной земле. Двое студентов, спешивших в театр, электрик, чинивший неоновый нимб рекламы, беременная вдова, с ней получился казус — погибло ее чадо во чреве, сама же несостоявшаяся мамаша выжила. Когда они забегали и начали прятаться в магазинах, он подумал, что началось землетрясение, он не мог поверить, что это из-за него. У менял обоймы и глотал «пепси», вытирая пот со лба. Он продержался меньше часа, поразив 48 антропоморфных мишеней (15 уничтожено, 33 серьезно пострадали, ребенок в утробе не считался). В сопровождении дымовой завесы полицейские протаранили баррикаду и открыли сплошной огонь. У получил восемь пуль одновременно.
Всю последнюю неделю он слышал несуществующие телефонные звонки. У брал трубку. Внутри молчание. У слышал в трубке собственное сопение и собственный ужас, это он сам, на том конце провода, звонил сам себе, охуевший, потому что ему больше не к кому обратиться, но ему нечего было себе сказать. Это повторялось восемь раз.
После его «помешательства» республиканцы предложили ограничить свободу ношения оружия, но широкая волна народного протеста утопила этот недемократичный проект.
Посещая черно-красный вычурный мемориал на двадцать восьмом этаже, каждый янки на дне души надеется стать однажды, как У, и мысленно, стесняясь, просит об этом бога. Хотя бы во сне. Хотя бы за клавиатурой компьютера. Если американец не мечтает превратиться в У, он может превратиться в его жертву.
P.S. Когда я предложил словесный портрет У газете Эдуарда Лимонова, он сказал мне: «Ничего особенного, в его стране есть герои, захватившие с собой на тот свет и полсотни, и более человек». Лимонов прав. Но мне все же нравится именно этот молодой человек с ружьем, целящийся почти что с неба в прохожих. Некролог его памяти Эдуард все же напечатал.