Первым от хрустального яда пострадал отец Маркизы. В его могилу местные крестьяне вколотили осиновую палку, попортив труп; опыт не удался.
Новым ее учителем стал Лашоссе, поэт и путешественник, прошедший «семь ступеней к нимбу» в арабском ордене. Вместе с ним, имея исключительно коммерческий интерес (наследство и полный набор титулов), Маркиза кормит хрустальным ядом двух своих братьев. Сент-Круа, утопист, мечтавший объединить человечество под знаменем нового века и поделить народы на две расы — мертвую, точнее, «уже мертвую», и живую, точнее, «еще живую», ибо их число будет сокращаться до нуля в процессе «хрустальной революции», предупреждает Маркизу: денежные и сословные цели погубят любое дело, он не скажет ей окончательного рецепта. Убедившись, что сердце Маркизы теперь во власти Лашоссе, он сам принимает свой яд, назвав своим посмертным господином неизвестного. Через месяц после смерти его видят в отдаленной провинции вручающим донос послам святой инквизиции. Лашоссе арестован, он умирает странной смертью прямо в камере, но через три года его видят вновь в свите Маркизы. Тогда арестовывают и ее, обвиняют в чародейских убийствах и воскрешениях мертвых тел. На вопросы она не отвечает, сказав только, что никто, кроме нее, не умеет различать, мертвый он уже или еще живой.
В тот самый год, когда она собиралась стать «лунной королевой Европы и обеих Индий», ее лишают головы. В Льеже на ярмарке ходят два немых идиота, поразительно похожие на ее несчастных братьев. Народ, подстрекаемый каким-то проповедником, забивает дураков камнями.
Бакунин
Перед вами режиссер, собравший этот фильм, выступает сам, как главный свидетель. По его мнению, биография героя нужна исключительно в качестве лекарства миллионов зрителей от тоски по никуда не умещающейся воле, по бесплатному, но дорогому хлебу, по быстрому, как разряд, восстанию против обязательного кошмара власти и смерти. Может ли наша служба согласиться с режиссером? Не напоминает ли жизнь Михаила Александровича календарный цикл и с чего, в таком случае, этот «год» начинается, чем заканчивается?
Ребенок говорит во сне. Мы посмотрели этот сон изнутри. Ему представляется страна, названная Ночь, и, миновав ее, на рассвете, там, где различимы пограничные столбы с гербами дня и гербами ночи, мальчик останавливается, на горизонте видит город, выстроенный из хлеба. Повторяющийся детский сон. Не воплощен, но экранизирован.
В дрожащих руках Огарева вырванные из молитвенника страницы, между старославянских строк над свечкой проступают симпатические чернила: «Анархизм творит революционную ситуацию, а не революционную организацию». Огарев узнает почерк, но в Лондоне, получая эти «молитвы», он слишком налегает на вино, чтобы дочитывать их. Дочитывать их — работа нашей службы.
Бакунин (мальчик) в отцовском саду на балу-маскараде. Вечереет. Ребенок нагибается, забыв про маску, хочет пить из ручья, но видит отражение бумажного львенка и кричит, отпрыгивает, снимает маску. На заднем плане, меж темных лип, обратите внимание на мраморную скульптуру, изображающую Сивиллу с цымбалом.
Похожий на влажноглазую собаку гуманист Тургенев своим «Рудиным» пытался убить Бакунина, выдав его за недовольного собой болтуна, ищущего театральной гибели. Тексты Тургенева включены в школьную программу при любом политическом режиме. Пьесу Бакунина «Цепи», придуманную в Сибири, не включит в программу образования ни один политический режим, потому что служба на всякий случай позаботилась об изъятии рукописи из обращения. Речь идет о цепях Прометея, которым тошно держать титана, но вечный долг — это все, что они знают от рождения, выкованные богом цепи человеческих поколений.
Александр Блок на тенишевском поэтическом вечере рассказывает гимназисткам об апостоле подпольщиков, агенте по кличке «Лев», тень безжалостно казнящего грех будущего, отброшенную назад, в прошедший век. Вспоминали ли эти девочки выступление поэта несколько лет спустя, когда их пускала по кругу, дарила сифилисом, меняла на водку питерская матросня под черными флагами перед отправкой на революционный фронт? Блока и Бакунина, как мы видим на следующем слайде, сближал садомазохизм как стиль.