В 1912 году на Пихтинском участке уже поселились 200 человек из 36 немецких семей. Из Иркутска приехал пастор лютеранской церкви Вольдемар Сиббуль, который изыскал средства для строительства молитвенного дома. В апреле 1911 года у переселенца Иоанна Зелента и его жены Розалии родилась дочь Бронислава — первый ребенок Пихтинска. В последующие три года появились на свет еще 15 детей. Колонисты женились только на своих — голендрах, поэтому нынешние жители Пих-тинска—Людвиги, Гильдебранты, Кунцы, Бытовы, Зелен-ты, Бендики, Гиньборги — являются друг другу близкими и дальними родственниками.
Существует несколько версий происхождения этих людей. Согласно одной, их предки родом из Голландии, выписанные Екатериной II как хорошие специалисты: плотники, столяры, токари, ткачи. В Петербурге их записали как немцев, а они не стали возражать. Другая версия состоит в том, что бужские голендры прибыли из Пруссии. Жили они в низовьях Рейна, потом перебрались в район Данцига, а затем часть этих людей пригласил к себе на Западный Буг граф Лещинский. По-немецки слово «голанд» означает участок земли, полученный в результате вырубки леса, а голендры — жители таких земель, то есть лесорубы.
В 1941 году их как «лиц немецкой национальности» депортировали в трудовые лагеря. Из Пихтинска вывезли 65 человек и отправили в Краслаг на лесоповал. Позже часть из них перевели на Урал, в Пермскую область, в Усольлаг. Немало пихтинцев погибли от голода и непосильного труда. Интересно, что в лагерях немецкие военнопленные и даже немцы Поволжья не считали их за своих.
Бужские голендры из Заларинского района находились на положении заключенных и спецпереселенцев до начала 1950-х годов и, даже вернувшись домой, до 1955 года ходили отмечаться в спецкомендатуру.
Вместо эпилога
В начале прошлого века была бестолково проведена и загублена столыпинская реформа. Сотни тысяч людей были сорваны со своих клочков земли и наобум двинулись в бескрайние просторы Сибири в поисках земли и воли. Тем, кто приехал раньше, повезло: им достались и правительственные льготы, и плодородные участки.
Но пряников, как известно, никогда не хватает на всех. Чуть не половина столыпинских переселенцев, оставшихся без государственной помощи, не смогла обустроиться на новом месте и вернулась в родные края разоренной и озлобленной массой, а остальные в большинстве своем составили в Сибири класс деревенского пролетариата. Правительство заложило под себя мину замедленного действия, зажгло фитиль будущей гражданской войны на селе.
Раскол — самое трагическое по своим последствиям событие XVII века, а может быть и всей российской истории. Если даже из Великой Смуты народ вышел сплоченным, государство — окрепшим, Церковь — незыблемой, то после Собора 1666 года, подтвердившего правоту реформы патриарха Никона, страна как единое религиозное тело была разорвана. Это повлекло за собой многие беды. Пало древнерусское благочестие. Церковь была полностью подчинена государству, в широких слоях народа появилось недоверие, а затем равнодушие к официальной церкви, и, наоборот, проявился рост религиозного чувства на сектантских путях. Из лона Церкви и из общества была насильственно вырвана та часть народа, которая составляла ядро православия. «Последними верующими на земле» назвал старообрядцев философ Василий Розанов. «Если на всемирном суде русские будут когда-нибудь спрошены: “Во что же вы верили, от чего никогда не отреклись, чему вы пожертвовали?” — быть может, очень смутясь, попробовав указать на реформу Петра, на “просвещение”, на то и другое еще, они окажутся в конце концов вынужденными указать на раскол: “Вот некоторая часть нас верила, не предала, пожертвовала...”» (В.В. Розанов «Психология русского раскола»).
Сожжение Аввакума и гибель других вождей старообрядчества не привели к концу движения, а подхлестнули его. Кострам, застенкам, плахе, кнуту и ссылке старообрядцы противопоставили страшную силу — силу отрицания. Как писал знаток старообрядчества П.И. Мельников-Печерский, «непреоборимая эта сила, единственная сила, которую выработал русский народ под гнетом московской централизации, воеводских притеснений и крепостной зависимости, сила, заменившая в нашем народе энергию, заснувшую с тех пор, как сняты были вечевые колокола и вольное слово самоуправления замолкло перед лицом Москвы» (П.И. Мельников-Печерский «Письма о расколе»). Хотя старообрядцы быстро поняли, что государства им не одолеть и не вернуть Русь к старой вере, это их не смутило. Если святая Русь попала под власть сатаны, если государственные чиновники и никонианские попы — слуги антихристовы, значит, для христиан наступила великая проверка. И речь идет уже не только об обрядах — двумя или тремя перстами креститься, а об отрицании сатанинского государства, продавшейся ему церкви и всего нового уклада жизни. Недаром царь Петр, которого староверы официально объявили антихристом (патриарх Никон — богоотступник и слуга антихриста, но все же не сам антихрист), назвал их «лютыми неприятелями государю и государству, непрестанно зло мыслящими». Не плати сатане податей, не иди в его войско, не исполняй его обрядов, не подписывай его бумаг, беги в леса, горы, пустыни, а нет возможности — сжигайся! Мученическая смерть Аввакума и его соратников на пустозерском костре, мужество боярыни Федосьи Морозовой — русской Жанны д’Арк, которая, вися на дыбе над огнем, стыдила бояр и церковников: «Это ли христианство, чтобы так людей мучить?» — все это привело к тому, что огромное число людей отринули государство как таковое. Раскол достиг такой степени, что для его уничтожения нужно было истребить несколько миллионов человек, а это было не под силу даже такому царю-тирану, как Петр.