— Чего, не хватило? — усмехнулся Шарик.
— Думаю, на тут всем «хватит»… Пойдёмте…
Бэкхем увлёк за собой компанию, притормозил процессию у самого выхода из здания вокзала, призывая аккуратно выглянуть из-за угла. Лидс насмешливо наблюдал, как друзья меняются в лицах. Внутреннее беспокойство проснулось лишь тогда, когда его собственным глазам предстала весьма живописная картина. У входа на платформу, у которой уже стоял их поезд, толпилось человек тридцать. Их просто невозможно было спутать с простыми пассажирами. Слишком у многих белые кроссовки. Слишком частые клетчатые бейсболки. Слишком удобные прочные куртки… Стало предельно ясно — ночной инцидент местные футбольные хулиганы не спустят на тормозах. Да, наверное, и не должны были…
— Твою мать… Проводы нам устроить решили. А другого выхода на платформу нет? — стараясь подавить расправляющий плечи страх, пробурчал Лидс.
— Нет, — покачал головой Барбер. — Это же тебе не Москва.
— Хреново.
— Согласен. Что думаешь?
— Ничего не думаю. Но «прыгать» не вариант. Каждый по разу «накернит» и прощай жестокий мир…
— Понятно, что не вариант.
— А этот куда идёт? — указал Лёня на стоящий на соседнем пути поезд.
— Не сейчас! — отмахнулся от брата Лидс. — Что делать-то будем?
— Ты не гони на пацана! — оборвал его Шарик, похлопав подростка по плечу. — Прав малой. Паровоз в ту же сторону идёт! И, по ходу, раньше нашего.
— Гениально… — подержал здоровяка Бэкхем. — За мной, братва…
— Стой! — придержал его Барбер. — По одному! И, в тот же вагон, что на билетах.
Когда поезд тронулся, Барбер едва удержал Шарика с Бэкхемом, чтобы те не вышли в тамбур и не начали показывать через окошко нервно караулящей их толпе известные жесты. Купилась проводница на байку о том, что дурные туристы перепутали поезда или нет — было неважно. На следующей станции высадили, чтобы спустя пятнадцать минут их подобрал другой поезд, весело стучащий резвыми колесами в нужном направлении.
По приезду, все пятеро долго сидели под подъездом у Лидса, прокручивая в памяти этот, по всем параметрам, удачный выезд. Лёня, по настоятельной рекомендации матери, удалился домой ближе к десяти вечера, остальные остались собирать недовольство приличного люда до глубокой ночи.
Спал Лидс плохо. Урывисто и тревожно. Подсознание словно крутило какую-то криво смонтированную нарезку давно выцветших воспоминаний. Вот он, тогда ещё вместе с живым отцом, идёт по коридорам роддома, стеснительно и с опаской заглядывает в палату. Чуть бледная мать держит на руках нечто крохотное, завернутое, словно мумия. Вот, Лидс хлопает дверью, убегая в неизвестность ночной улицы, но никто не стремится его остановить, ведь в колыбельке лежит тот, кому забота нужна гораздо больше и это, кажется, навсегда. Вот, почти безвольной рукою, бросает три горсти размокшей под дождём земли на дерево отцовского гроба. Вот, семилетний малыш, когда взрослые пьют на фоне траурного обставленного дома, утыкается своей заплаканной мордашкой в плечо и пропитывает солёным плохо выглаженную рубаху. Вот, медными трубами врывается заслушанная энергичная мелодия…
Пальцы сонно и неуверенно тянулись к ползущей по тумбочке чудной гусенице мобильного телефона.
— Да… — на силу разомкнулись слипшиеся губы.
— Лёша упал, — сквозь ватное одеяло сна прорвался подрагивающий материнский голос.
— Ну, пусть встанет и зелёнкой помажется… — почти неразборчиво пробурчал Лидс в трубку.
— Он не встанет, — раздалось гулким набатом. — Миша… Он умер.
Глава 2. А что, если…
Телефон жалобно мигнул и, с прискорбно потухшим экранчиком, уполз обратно в карман. Барбер поднял глаза на сына, что-то активно раскапывающего в песочнице. По спине пробежала постыдная, топочущая ледяными лапками, дрожь. Неужели всё может кончиться вот так? Без предупреждения, без знаков свыше, без каких-либо намёков на незримую Фемиду, карающую согласно настоящим, а не придуманным людьми законам. А что, если всё просто так? Был человек и нет. И больше не будет…
В памяти пронеслись те краткие и, как оказалось, цепкие моменты, когда подросток — братишка Лидса, улыбался, взирал распахнутыми в ожидании взрослых откровений глазами. Эти моменты будут единственными…
Малыш обернулся на отца и очень по-взрослому, даже с вызовом, словно не возился в песке, а вальяжно восседал за барной стойкой, с вызовом кивнул, мол: «Чего надо?» Удовлетворившись лёгкой улыбкой отца, отвернул мордочку и вновь принялся за своё самое главное на свете дело — жизнь. Представить, что этой крохи когда-нибудь может не стать, было решительно невозможно, даже невыносимо, непозволительно… Наверное, так же должен был бы думать и отец Лёни с Лидсом, если бы не покинул этот мир. Хотя, может, и к лучшему. Говорят, пережить своих детей — величайшее горе из всех, что успел выдумать такой немилосердный к своим чадам Господь.