Но если Ольга могла быть умной и находчивой, Татьяна величавой и исполненной достоинства, а Мария красивой, то Анастасия пришла к выводу, что для нее лучше всего быть практичной, то есть девушкой, которой, за исключением школьных уроков, нужно все, что есть в жизни, девушкой, которая горит желанием наслаждаться и взять все, что может дать ей ее и, по общему признанию, свойственное только для нее окружение. «Я никогда не замечал в ней даже малейшего намека на слезливость или на мечтательную меланхолию, – вспоминал Жильяр, – даже в том возрасте, когда девочки становятся жертвами подобных настроений… Она была очень шумливой и иногда невоздержанно темпераментной. Любой порыв, каждое новое ощущение являлось событием, которому она должна была предаться до последнего предела, она сияла жизнью, бьющей в ней через край. Даже в шестнадцать лет она вела себя как несмышленый жеребенок, который очертя голову убежал от своего хозяина. И в своих играх, и в воплощении своих желаний, и в своих планах – во всем, что делалось ею, присутствовали те же импульсивность и энтузиазм молодости» {22}.
Возраст положил естественный конец самым дерзким ее проказам и ее поведению девочки-сорванца. Однако на смену им Анастасия взяла на вооружение едкое и часто на грани безрассудства остроумие. Ее шутки – острые, злые, бьющие в цель и часто не приветствуемые – были направлены на то, чтобы унизить и высмеять, но кроме таких шуток Анастасия добилась многого в искусстве подражания {23}. Родственники, придворные, слуги – никто не мог укрыться от ее не знающего границ сарказма по поводу их слабостей и пороков. «Дамы, которые приходили навестить мою невестку, – вспоминает Ольга Александровна, – и подумать не могли, что где-то на заднем плане и невидимая для них младшая дочь императрицы следит за каждым их движением, за каждой их особенностью поведения, и позднее, когда мы останемся одни, все это будет показано нам. На словах это умение Анастасии не поощрялось, но, боже, как же мы веселились!» В особенности ей запомнилось, как ловко ее племянница представляла одну тучную графиню, которая утверждала, что, когда она увидела мышь, с ней случился сердечный приступ. Все это, признавалась Ольга, было «исключительно плохо», хотя при этом ей пришлось допустить, что все считали, что у Анастасии «был несомненный талант» {24}.
Возможно, эти мелкие шалости могли бы сказать о чем-то более важном, если бы Николай и Александра отнеслись к ним с большим вниманием, поскольку в разной степени, но все их дети проявляли некоторую незрелость. Императорская чета поощряла невинный легкий флирт с молодыми офицерами из команды на их яхте или с членами своей свиты, которые выступали в качестве партнеров девушек на танцах или во время игры в теннис, но вместе с тем она «продолжала считать их детьми», как вспоминала об этом Анна Вырубова {25}. «Даже когда две старшие дочери выросли и стали настоящими молодыми женщинами, – сказал один из придворных, – можно было заметить, что они говорят, как маленькие девочки десяти или двенадцати лет» {26}. Все было так, как хотела Александра: семья защищала детей от потенциально опасного и сомнительного в моральном отношении мира за пределами царского дворца, но это привело к тому, что и сын Александры, и ее дочери оказались изолированными от того эмоционального воздействия, которое могло бы в гораздо большей степени помочь им найти дорогу через грядущие бурные годы. Собственные письма Анастасии служат убедительным свидетельством не только характера обыденной жизни, но также и той атмосферы детского сада, в которой она жила. «Я сижу и ковыряюсь в носу левой рукой, – пишет двенадцатилетняя Анастасия своему отцу. – Ольга хотела стукнуть меня, но я увернулась от ее свинской руки!» {27} Годом позже и опять в письме к своему отцу она рассказывает, как девятнадцатилетняя Ольга Николаевна «била Марию, и Мария орала как идиотка». И даже в то время, когда предчувствие беды и смерть реяли над всей империей, Анастасия находила смешным, что ее старшая сестра, вооружившись игрушечными ружьями, вела их всех на потешные баталии и возглавляла гонки на велосипедах по комнатам дворца {28}.