Когда школа кончилась, и стараниями репетиторов и родителей нас всунули в предназначенные нам высшие учебные заведения, конкурировать стало не в чем и не с кем, поскольку студенческие компании у нас оказались разными. Наша с Лехой называлась МВТУ имени Баумана, а Матвеева — МГУ имени Ломоносова. Встречались достаточно редко, раз в год на юбилеях выпускников восемьдесят девятого года школы номер 385 города Москвы (лицей с физико-математическим уклоном), да еще иногда на днях рождения нашей школьной королевы Анны Дьяченко.
Аннетта изо всех поклонников выделяла только троих: нас с Матвеем и Лешку Васильева, что не помешало ей, впрочем, выскочить замуж четыре года назад за кого-то постороннего, и встречи на днях рождения прекратились сами собой.
Нас с Матвеем долго не покидало подозрение, что Анькино замужество связано с шумным скандалом, который учинил Леха Васильев с женой своего начальника на первом месте работы. После этого начальник Лехин развелся, Леха уволился с работы, а Анька выскочила замуж. Ходили слухи, что Анькин муж оказался пьяницей и поэтому жить ей не сладко.
В нашем классе Анюту звали королевой Анной Австрийской, потому что Лешка был д′Артаньяном, Матвей — Портосом, я же, Анатолий Завалишин был Арамисом. У каждого из нас хранится фотография с выпускного костюмированного бала: Анна в белом платье, а у её ног три мушкетера. Я — Арамис, Матвей — Портос и Алексей Васильев — д′Артаньян, все в шляпах со страусовыми перьями и в плащах с нашитыми крестами и лилиями, гербами Капетингов, королей Франции.
А тут пересеклись совершенно случайно, называется, на бегу: Матвей успел сказать только, что у него частная фирма, занимается разработкой компьютерных программ и игр. Так и договорились продолжить общение в ресторане «Виртуал-Экстрим» в заданное время. С Лехой д′Артаньяном мы и после школы учились вместе в одном институте, Бауманском, только на разных кафедрах: он выбрал специальность биомедицинские технические системы — БМТ-1, а я медико-технический менеджмент — БМТ-4.
До этого случая мне не доводилось посещать интернет-заведения такого рода. Матвей называл свое — «Интернет-кафушкой». Обстановка вокруг отдавала чертовщиной и тревожила. Диковато смотрелись экраны компьютеров на ресторанных столиках, а малолетние посетители в наушниках выглядели совершенными дебилами. Они таращили глаза и, как ненормальные, лупили по клавиатурам.
— История — пастью гроба. — прокричал Матвей в лицо невозмутимой молоденькой официантке, которая меняла нам пепельницу.
— Не пугай людей, — сказал я и спросил: — Это ты в том смысле что история нам вроде бы и ни к чему, нам вполне достаточно «нашей бучи, боевой, кипучей»?
Матвей отрицательно покачал головой:
— Наоборот! Хоть и говорят, что история ничему не учит, это неверно. У человечества есть только история, а будущее неопределенно, но от нее зависит … Типа того.
Мы прихлебывали кофе экспрессо, запивали его холодной водой и спорили, как девятиклассники, под голубым, призрачным светом компьютеров на столах.
И как и в девятом классе, это был совершенно пустой, бесполезный спор-болтовня.
Матвей завел меня, как студента. Он, и вправду, был вечным студентом. Такая категория бытовала в конце позапрошлого века — века девятнадцатого, когда «гимназистки румяные от мороза чуть пьяные и звон колоколов», и бесконечные споры социалистов-демократов о справедливости.
Это только кажется, что сейчас все изменилось. И гимназистки румяные, и вечные студенты остались. И даже споры о справедливости.
Начать с того, что оба они, и он, и Леха д′Артаньян, до сих пор не обзавелись ни женами, ни детьми. Только из таких и получаются вечные студенты. Я один был женатик.
К моменту нашей встречи я в отличие от своего прообраза Арамиса уже имел сына, остальные два мушкетера, как и положено рыцарям, оставались на свободе.
Может быть, это обстоятельство и сделало наши встречи такими редкими.
Я понял, что вечное студенчество не помешало однако Портосу стать состоятельным человеком. Во всяком случае, интернет-ресторан, где мы сидели, был, по словам Матвея, его собственностью, по крайней мере, частично. На сколько процентов, он не сказал.
Над стойкой высоко под потолком странный зеленый дядька в телевизоре упреждал, раздувая ноздри: