Нападавшие вдруг попадали на колени, тяжелое копье свистнуло над их головами и ударило Харгоса в грудь, как раз в сердце.
Сгурос, помощник начальника стражи Лабиринта
Он брел напролом сквозь кусты, шатаясь, топча цветы, оскальзываясь на каменных плитах, когда пересекал дорожки. Меч он уже давно выпустил из руки – изрубленные пальцы не держали. Кровь заливала глаза. Он не знал, куда бредет, кого хочет увидеть и что собирается делать. Поздно было о чем-то думать – ничего и никого больше нет впереди, только дворцовый сад и тяжелый запах крови. Но он брел куда-то, размахивая окровавленными руками, чтобы удержать равновесие.
Азартный перестук копыт возник впереди, стрела свистнула коротко и равнодушно. Сгурос опрокинулся на спину, в его глазах медленно гасло небо. Всадник свистнул и понесся прочь, к горящей казарме.
Рино с острова Крит, толкователь снов
Казарма стражи Лабиринта жарко пылала, отсюда, с крыши дворца, видно было, как из ее окон выскакивают крошечные человечки и тут же падают, пронзенные тонюсенькими, едва различимыми на таком расстоянии черными стрелами. Лучники стояли безупречно ровным квадратом – порядок, замыкавший в себе разрушение и смерть. Слева, в саду, метались пешие и всадники, доносился лязг мечей и секир и приводивший в ужас многие народы старинный критский боевой клич: «Шар-да! Шар-да!» – там добивали маленькую группу стражников, успевших выбраться из казармы до того, как ее окружили и подожгли с четырех концов.
Вот и все, Горгий, сказал я, глядя на затихающую внизу суету и черный дым, отвесной лентой поднимавшийся в ярко-синее небо, к облакам и богам. Вот и все, я обернул против тебя твою человечность и доброту, и ты убедился, что как оружие они ничего не стоят.
Но что-то не давало мне покоя, саднило незаметной снаружи занозой, и я не сразу докопался до сути.
На человечность и доброту Горгия я ставил всерьез, следовательно, они реально существуют – человечность и доброта? Но ведь я стремлюсь доказать обратное – и с помощью своего не написанного пока труда, и с помощью своей грандиозной затеи, которая вскоре завершится к полному моему торжеству, и всей своей жизнью? Как же я могу достигать успеха с помощью того, чего нет? Здесь скрывался какой-то злой парадокс, непонятная сложность, мне не хотелось задумываться над этим накануне полного своего триумфа, но забыть о странном противоречии я не мог. Я никогда ничего не забываю.
К полудню трупы были убраны, войска выведены из дворца, и в ту его часть, где размещался Лабиринт, стали через южные ворота пропускать простой народ – такого еще никогда не случалось, и вездесущие люди Клеона рассказали мне, что многие горожане побоялись идти. На всякий случай. Потому что такого прежде не бывало. Но и пришли многие, толпе не хватило места, хотя люди стояли тесно, как амфоры в трюме корабля, и передние почти касались грудью наконечников выставленных копий – солдаты выстроились в две шеренги, создав проход от бокового дворцового входа до главного входа в Лабиринт.
Минос оказался на высоте – не стал устраивать представления с собственным участием и произносить перед подданными патетические речи. Все было обставлено скромно, но внушительно – взвыли трубы, Тезей вышел на пустое крыльцо, медленно спустился с него и зашагал к Лабиринту. Цвет лица у него был нормальный, но лицо казалось посмертной бронзовой маской – полная отрешенность от всего сущего. Человек, идущий на смерть. Разумеется, это не игра, какая тут, к Аиду, игра…
Наверное, несмотря на свое состояние, он был немного удивлен – толпа безмолвствовала, над ней взлетел и потух, как свеча на ветру, одинокий приветственный крик, по толпе извивающимися змейками скользнули быстрые шепотки и рассыпались, поглощенные мертвой тишиной, всосавшей их, как сухой песок воду.
Я понимал своих соотечественников – двадцать лет с Минотавром и сорок три трупа вселяли безнадежность. Надежда была, но немая – она таилась в жадных взглядах.
Бронзовые ворота в три человеческих роста, украшенные барельефами, изображающими бычьи головы, распахнулись с тягучим визгом – по приказу Миноса их петли никогда не смазывали. Минос знал, как распалить и без того взбудораженное воображение, как подлить масла в огонь. Открылся прямоугольник сырого мрака, и толпа колыхнулась – те, кто стоял совсем близко, попытались отшатнуться, как будто из ворот мог вылететь сам Минотавр или этот сырой мрак убивал прикосновением.