– То-то и оно. Вы военный и понимаете, что самая лучшая для них стратегия – запрятать Романовых в глуши, чтоб нас вообще не было.
– Ваше величество…
– Оставьте, оставьте. Я полковник российской армии, а не институтка. Об одном вас прошу, если это случится… Когда придет моя пора, позаботьтесь, сколько сможете, о моей семье.
– Разумеется, ваше величество, все, что смогу. Обещаю.
– Если вам понадобятся средства, документы… Может быть, вы последний порядочный человек, которого мне посылает судьба на этом пути, – Николай тяжело вздыхает и достает небольшой блокнот с карандашом, быстро пишет и передает записку Ильницкому. Тот читает при свете спички и тут же сжигает листок. Поднимает глаза на царя:
– Документы я сам могу обеспечить любые, для меня не проблема. А средства могут семье действительно понадобиться, все ведь не предусмотришь…
Огонек спички хорошо освещает лицо Ильницкого, склоненное над запиской, и царь, вдруг вспомнив его по давнему инциденту с княжной в Царском Селе, произносит с надеждой и оживлением в голосе:
– Теперь я вас действительно вспомнил! Вы, кажется, были увлечены княжной Анастасией, жуировали с ней?
Но тот снова возвращается к официальному тону:
– Никак нет, ваше императорское величество, клевета и наветы от недоброжелателей.
Царь с сожалением и с едва уловимым укором в голосе:
– Вот как. Но ведь, похоже, вы тогда многими увлекались, полковник…
– Конечно. Отчего бы и нет? Я отлично знаю, что такое увлечение женщиной. Нет, нет и нет, княжной никогда не увлекался. – Полковник смотрит в сторону вагона, ища глазами светлую полоску под оконной шторой. Полоска света вздрагивает и снова уменьшается. Лицо Ильницкого передергивается, напрягается в ожидании, но вслед за этим на нем отражается разочарование.
И вдруг осипнув, сбившимся голосом он совершенно буднично произносит куда-то в сторону:
– Я люблю Анастасию Николаевну, Николай Александрович.
Царя это нелепое, неловкое, вовсе ненужное здесь признание застает врасплох. Он не сразу может прийти в себя:
– Господи, что же это? Не много ли на себя берете, господин полковник?
Ильницкий, уже овладев собой, твердым взглядом смотрит в глаза царю.
– Много, мало – что теперь мерить? Сколько смогу, столько и понесу своей ноши, господин полковник, – теперь он говорит с царем на равных, подчеркнуто не заботясь об этикете.
Царь, несколько опомнившись, все еще путается в словах и мыслях:
– Извините меня, князь. Для отца это так неожиданно. Господи, да сколько же вы с ней в жизни-то виделись? Всего однажды на пруду? Как вы можете любить ее? Не переоценивайте свои чувства, князь…
У офицера надломился голос, но все так же твердо он смотрит Николаю в глаза, с абсолютной уверенностью в своей правоте.
– Государь… Я не знаю… Разве за тысячи лет хоть кому-то удалось найти этому объяснение?
Между ними повисает неловкая пауза. Оба молча курят, приходя в себя, и от обоюдного смущения не глядя друг на друга.
Царь вдруг мягко улыбнулся, понимая бессмысленность дальнейших споров.
– А ведь это я сразу после той скачки послал вас на фронт.
– Я догадался, – одними глазами улыбнулся в ответ Ильницкий.
– Не ждите извинений, князь. Даже сейчас я бы сделал это снова.
– Ваше величество, это даже не…
– Вы удивительный человек, князь. Вместо того чтобы возненавидеть отца, вы мчитесь через пол-России за дочерью. Вам бы уехать из страны, затаиться, а вы нарочно лезете в самое логово зверя… Что движет вами? – задумчиво произносит Николай, глядя в сторону, в ночь, где за станцией, там, где заканчиваются редкие неверные огни, стынет тяжелая сплошная мгла. Оттуда со свистом приходит низкая поземка, вьющаяся у ног, оттуда веет холодом вечности и непостижимой тайны.
Резкий гудок маневрового паровоза возвращает Николая к действительности. Он поднимает на Ильницкого глаза, еще затуманенные отражением далекого видения, явившегося ему из засасывающей тьмы, и уже ровным решительным голосом обращается к полковнику:
– И все же я глубоко признателен вам, князь. О лучшей будущности для Анастасии сейчас и мечтать невозможно. А может быть, даже и в прежние времена. Кем бы вы ни были, с вами ей будет гораздо надежнее, чем с ними, – Николай кивком указывает на курящего в стороне конвоира.
Ильницкий слушает, затаив дыхание, жадно впитывая каждое слово. Все эти погони, все невзгоды, даже, может быть, сама революция, в его глазах стоили того, чтобы получить самое дорогое и желанное для него – благословение царя.