Но его торжество длится недолго, он осознает, что нечаянной милостью судьбы обязан лишь особому стечению трагических обстоятельств. Ильницкий быстро овладевает собой:
– Ваше величество, искренне надеюсь, что ситуация вскоре изменится к лучшему и у вас еще будет возможность, невзирая на обстоятельства, взвешенно и обдуманно подыскать для Анастасии Николаевны достойную партию. У меня есть верные люди, мы выберем подходящий момент и…
В это время на станции поднимается суета, слышны свистки паровозов, разгорается близкая стрельба. К полковнику вдоль полотна бежит ординарец с конем на поводу. Состав дергается и сдает назад. К царю приближается конвоир из состава:
– Слышь, броть, давай быстро назад в вагон, от греха подальше. Давай, давай, кому говорю!
Конвоир едва не подталкивает царя прикладом.
Николай, маленький и жалкий на фоне вагона, придерживая у горла шинель (замерз все-таки), почти просительно обращается к полковнику:
– Так я могу надеяться, что в случае чего, в самом крайнем случае, вы позаботитесь о них? Хотя бы о дочери, об Анастасии!
Конвоир грубо заталкивает царя в вагон. Поезд набирает ход. За вагоном бежит полковник, придерживая больную руку, и кричит вслед громко, не скрываясь:
– Будьте покойны, Николай Александрович, все, что смогу, будьте покойны!
Поезд уходит в ночь, мигая далеким фонарем последнего вагона. Стрельба на станции усиливается.
Июль 1918 года. Москва Кремль
Мокрая после дождя блестит брусчатка Красной площади. Ветер перекатывает скомканные бумажки, мусор, тащит по площади обрывки плакатов. Проходит рота красноармейцев в царском еще обмундировании, но без сапог, в обмотках. Ружья с приставленными штыками, грудь у многих перекрещена патронташем. Лица мрачные и безразличные. Без музыки поют, почти скандируют:
Или:
Повсюду ощущается разруха и запущенность. Досками заколочены витрины пассажа. На тротуаре стоят афишные тумбы, на них – остатки старых афиш о гастролях «несравненной Матильды Кше…» и кокетливая женская ножка выглядывает из-под юбок, большевистские призывы, листовки: «Все на борьбу с белогвардейской сволочью!», «Вся власть Совѣтамъ!»
Возле тумбы солдат бандитского вида, увешанный оружием, пытается отодрать на самокрутку кусок листовки «Миръ народамъ!». Становится понятно, что мира народы, пожалуй, не скоро дождутся.
По краям жмутся к стенам редкие прохожие, кто в чем: на женщинах из «бывших» еще длинные платья, в руках тощие кошелки и узелки, на комсомолках и фабричных, хозяевах жизни, – красные косынки, банты и прочая атрибутика.
На памятнике Минину и Пожарскому к простертой руке Минина вертикально прикреплен красный флаг. Внизу у цоколя отощавшая лохматая дворняга деловито задирает заднюю лапу.
У собора Василия Блаженного вход грубо заколочен досками, на них прибит примитивно намалеванный фанерный плакат с оторванным углом: красноармеец штыком прокалывает поверженного священника в рясе, наступив ногой на большой крест. Надпись: «Долой поповщину и мракобесие! Религия – опиум для народа».
Площадь пересекает черный лакированный автомобиль, на котором увозили княжну с бала. Водитель и двое пассажиров в кожанках и военных фуражках. За автомобилем, поджав хвосты, трусцой на всякий случай бегут собаки. Автомобиль въезжает в Кремль. У ворот шофер нажимает на клаксон, тот издает хриплый гавкающий звук, от чего бросаются врассыпную собаки, вздрагивает и приходит в себя разомлевший часовой и, узнав пассажиров, встает по стойке «смирно». Это максимум, на что он способен.
Длинные пустые коридоры Кремля. По коридору, устланному добротной ковровой дорожкой, стремительно идет Свердлов, председатель Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета. Свердлов проходит пару коридорных постов, на ходу бросая: «К Ленину, срочное сообщение!» В пальцах у него длинная бумажная лента телеграммы.
Стремительно, без стука Свердлов открывает кабинет Ленина:
– Владимир Ильич! Срочная телеграмма из Екатеринбурга!
Классический кабинет Ленина. Окна затенены шторами, на столе, несмотря на дневное время, зажженная электрическая настольная лампа под зеленым абажуром. Ленин что-то быстро пишет. Не поднимая головы от работы:
– Да, да, я очень жду. Что там такое?