Юровский внимательно смотрит на смышленого солдата. Опустив голову и, видимо, приняв решение, бормочет как бы про себя:
– Ты там не очень в отряде распространяйся, понял?
– Как не понять, товарищ комиссар, я страсть какой понятливый, особливо в таких щекотливых понятиях…
Юровский строго:
– Я тебя предупредил! Если язык распустишь, пеняй на себя!
Юровский оставляет телефонный аппарат в покое, выбегает во двор и командует:
– Автомобили к отправке!
Он залезает в кабину грузовика рядом с водителем. Машина трогается с места. Следом появляется второй грузовик, в него запрыгивают солдаты, и обе машины с погашенными фарами, тихо фырча моторами, отъезжают.
На воротах со стороны улицы остается белеть табличка: «Домъ особаго назначѣнія». Бесшумно раскачивается на петлях выбитая кем-то впопыхах калитка. Над ней на забор садится какая-то пичуга и, расправив грудку, заливисто выводит рулады в предутренней тишине.
Июль 1918 года В дороге. Собачка
Яркое солнечное утро в Зауралье. Только что прошел небольшой летний дождь. На глухой лесной дороге, тянущейся среди холмов и перелесков, блестят неглубокие лужи. В утреннем воздухе чувствуется свежесть.
Издали движется знакомая телега с мужиком. Это распространенная в Сибири так называемая кошева – глубокий, вроде корзины, плетеный воз. Едет не слишком быстро, чтобы не растрясти княжну, что дремлет в телеге, укрытая старым полушубком. Возница то и дело оглядывается на нее. С предосторожностями подъезжает к развилке, осматривается, едет дальше. Дорога пустынна.
После одного из поворотов на мокром грунте начинаются четкие следы от автомобильных шин. Становится очевидно, что по дороге недавно проехала целая колонна – тяжело груженные грузовики, повозки.
Мужик приостанавливается, внимательно вглядывается в следы протекторов. Он догадывается, что это за следы. Когда телега въезжает на пригорок, возница оглядывается, и почти у горизонта вместе с ним мы можем разглядеть два удаляющихся грузовых автомобиля, несколько повозок, уходящих в противоположном от наших путешественников направлении. Он долго смотрит в их сторону, снимает шапку, крестится. Поправляет что-то на возке, где разметалась княжна, тихо едет дальше.
Впереди на дороге, чуть ближе к обочине, что-то невнятно белеет. Возница спрыгивает на землю, осторожно подходит. На дороге лежит выпавшая из кузова грузовика закоченевшая беленькая собачка с распущенным, темным от крови розовым бантом. Постояв над ней, он берет собачку на руки и, оглядываясь, чтоб не очнулась княжна, укладывает ее под ближайшую елку, загребает опавшими листьями. Сверху кладет бантик.
Возвращается к телеге, потихоньку трогает. Снова пустынная лесная дорога. Возница мычит себе под нос ту же песню-стон.
Июль 1918 года. Сибирь На заимке
Вечереет. На бледном небе распускаются первые крупные звезды. Посреди леса на вырубке просторно расположилась большая пятистенная изба из темных, кое-где замшелых бревен, тут же неподалеку разместились хозяйственные постройки. Над бревенчатой банькой курится тонкий прозрачный дымок. За избой высится несколько стогов сена, добротно укрытых от дождя. Все здесь сделано прочно, основательно, на века…
На высоком дереве на краю вырубки устроено нечто вроде логова или смотровой площадки, куда ведет приставная лестница. Вверху что-то шевелится, возится, и вскоре мы понимаем, что там пристроился здоровенный детина с охотничьим ружьем.
Он держит кого-то на мушке. Камера следует за прицелом, и мы видим, что на мушке – наш мужик с телегой.
Дорога совсем пропадает в чаще, и мужик в сумерках едет уже наугад, минуя частые островки мелкого кустарника. Вскоре он останавливает лошадь, встревоженно осматривается и громко кричит:
– Пантелей Кузьмич, не балуй! Это я, не признал, что ли?
Пантелей ловко скатывается с дерева, идет навстречу, опустив ружье. Теперь можно увидеть, что ему хорошо за сорок, он осанист, крепок, держится степенно и с достоинством. Одежда на нем добротная и чистая, широкое крестьянское лицо украшает окладистая борода, густо тронутая сединой.
– Признал, не признал, а сторожкость не помешает. Ишь, как вырядились, ваш-ш сокоблагородие, поди тут признай! – вместо приветствия приговаривает Пантелей Кузьмич, с удивлением разглядывая гостя со всех сторон. И затем меняет тон:
– Ну, привез, что ли, княжну-то?
Оба отходят от телеги, чтобы их разговор не был слышен княжне.
– Привез, конечно. Ты не очень-то ее собою пугай, Пантелей.