Анатолий Владимирович не только умел и любил готовить — особенно когда собиралась приятная компания, но и поесть любил тоже. Ничего не мог с собой поделать. «Запустил я себя с едой», — жаловался он Виктору Гусеву, когда они вдвоем летали в Ванкувер.
Старался следить за весом, но, как и все, потом забывал об этом. Закончив тренировать, Тарасов перестал выходить на лед. Быстро погрузнел. Такая у него конституция организма, моментально среагировавшего на отсутствие хотя бы элементарной нагрузки. Тарасов даже не занимался ходьбой. Вел сидячий образ жизни: сидел везде — за письменным столом, на трибуне стадиона, за рулем. Ложился, как Николай Озеров, в специальную клинику для похудания, сбрасывал там килограммов 10-15, но потом быстро снова их возвращал.
Злился, когда ему напоминали о лишнем весе. Однажды Нина Григорьевна с большим трудом достала по знакомству обыкновенные медицинские весы и подарила их мужу на день рождения. Тарасов даже обиделся за напоминание в такой день о проблемах с весом.
«В конце концов, — рассказывала Нина Григорьевна обозревателю «Спорт-экспресса» Елене Вайцеховской, — за его диетой стала следить я. Он привык, что дома всегда гости, холодильник должен ломиться. Я же делала творог, готовила овощные салаты. А он втихаря звонил Гале: “У тебя каша есть? А пюре? Так есть хочется…” И она несла ему кастрюльки, а я делала вид, что не знаю об этом».
Как-то раз, когда они работали с Бубукиным в футбольном ЦСКА, Тарасов сказал Валентину Борисовичу: «Валь, что-то у тебя живот начал расти. Да и у меня тоже. Давай есть одну порцию пополам. В завтрак, обед и ужин. Договорились?» Договорились. На следующее утро спустились на базе в Архангельском на завтрак. «Валь, дели свою котлетку». Поделили котлетку, творог, кашу, мед — всё пополам. Позавтракали. «Ну как?» — поинтересовался Тарасов. — «Всё отлично». — «Так держать! Ну, я пошел. Ты допивай чаек, и через полчаса собираемся у меня, обсудим тренировку».
«Потом, — рассказывал Бубукин, — подходит официантка. Я ей говорю: “Видишь, какие мы с Тарасовым молодцы. Режим. Худеем. Всё пополам”. Она отвечает: “Конечно, молодцы. Особенно Анатолий Владимирович. Он сначала в семь часов пришел, всё съел, что положено, а в восемь и с тобой — твою половину — перехватил”».
Готовил же Тарасов, по свидетельству всех, кто был им угощен, просто и очень вкусно. Внук Алексей нашел среди тарасовских блокнотов тетрадку, в которую Анатолий Владимирович наклеивал вырезки из газет и журналов с рецептами. Стряпать умел абсолютно всё: жарил котлеты, колдовал над шашлыком, лепил — с огромной скоростью — пельмени, красиво оформлял бифштекс по-татарски… Как-то раз Тарасов пригласил Владимира Акопяна и его коллегу Сергея Аветисова в декабре на дачу. Мороз, баня с вениками, «беспощадная, но исключительно приятная», традиционное застолье от хлебосольного хозяина: стол ломился от домашних солений и маринадов, извлекаемых Тарасовым из бездонных, казалось, дубовых бочек. Они стояли у него в погребе: одна с квашеной капустой, другая с солеными огурцами, третья с помидорами, четвертая с грибами, пятая с мочеными яблоками… Ряды банок с вареньями. Всё заготавливал на зиму сам. Даже арбузы солил. У Тарасова и в багажнике машины был мини-погреб с четырьмя ведерками: с квашеной капустой кочанами, капустой шинкованной, огурцами и помидорами. И еще непременная вареная курица, а также складные стульчики и столик, чтобы можно было в каком-нибудь приятном месте по пути на рыбалку или по грибы остановиться и перекусить.
Тогда, в декабре, «блюдом дня» стал бифштекс по-татарски. В центр стола Тарасов водрузил даже не миску, а тазик со свежим говяжьим фаршем, посоленным, поперченным и украшенным сверху сырым яичным желтком. Гости, однако, к «блюду дня» отнеслись с опаской, и в ответ на упорные рекомендации Тарасова съесть бифштекс Аветисов произнес: «Анатолий Владимирович! Пусть это едят Альметов, Шалимов и Билялетдинов». — «Дураки!» — сердито засопев, ответил Тарасов, зачерпывая столовой ложкой желток вместе с сырым фаршем. Но ответ запомнил и позднее многим об этом со смехом рассказывал.
Хлебосольство Тарасова в хоккейном мире было общеизвестно. Он любил принимать гостей, угощать. Мог позвонить жене и сказать: «Нина, мы с Арне уже едем, скоро будем, накрывай». Арне — это друг Тарасова шведский тренер Стремберг. К их приезду на столе было всё, что только имелось в доме. И, конечно, — «тарасовка»: водка, настоянная на клюкве. (Рецепт прост: бутылка водки, стакан клюквы и две столовые ложки сахара, клюкву с сахаром следует залить водкой и перемешать миксером, получившееся держать в кастрюле 24 часа под крышкой, потом процедить и — готово.)
Машину Тарасов водил сам почти до конца жизни. Водил неплохо. Первой машиной была «Победа». На ней вся семья едва не разбилась — не по вине Анатолия Владимировича. Они отдыхали в Крыму, отлично провели отпуск: спали в палатке, кашеварили на костре, пили родниковую воду, купались в море. Тарасов мог взять путевки в любой дом отдыха, но, как говорит Татьяна, «не хотел с детьми приезжать на готовое». Поставил палатку неподалеку от моря и устраивал с дочками на берегу такие игры, что они с трудом потом доползали до палатки.
Когда возвращались, машина влетела на скорости в разлитую на дороге лужу масла. «Победу» закрутило, завертело, справиться с управлением было невозможно, ударились о столб. Пострадала только Таня: она спала на заднем сиденье, и ручка дверцы пробила ей голову. Кровь, сельская больница, швы, бинты, и первый раз тогда Татьяна видела, как плакал отец. У нее же от той аварии — регулярные сильные головные боли.
Не садился за руль Тарасов только в самые последние свои месяцы. Великий тренер не заработал себе ни на лечение, ни на похороны. Он мечтал о хорошей машине, но так и не смог ее купить. Более того, у него не вышло поменять разваливавшуюся уже «Волгу» на новую. Из магазина пришла открытка — пожалуйста, дескать, приходите с деньгами, забирайте, но в это время грянула очередная денежная реформа, и тарасовские сбережения, которые он, как добропорядочный гражданин, хранил в сберкассе, 36 тысяч рублей, заработанных, как он говорил, «на виду у всей страны», превратились в прах. Дочери уговаривали его снять все деньги и во что-то вложить, купить, наконец, дачу побольше. На эти деньги тогда можно было приобрести неплохой трехэтажный дом. «Зачем? — спрашивал Тарасов. — Мне хватит и этой». — «Но деньги могут просто пропасть, обесцениться». — «Этого не может быть. Власти так не могут поступить с народом». «До конца дней своих, — говорит Татьяна, — он не мог поверить, что государство уже никогда не вернет ему этих денег. Ошибался. Незадолго до маминой кончины ей вернули тот вклад. Перевели российские рубли в американскую валюту — получилось 846 долларов».
Татьяна Анатольевна, неплохо к тому времени зарабатывавшая, предлагала купить отцу новую хорошую машину. Но он был слишком самолюбивым, слишком щепетильным, чтобы принять — от дочери! — такой подарок. Предлагал Тарасову любую машину в подарок и его американский друг Уильям Татт — еще в те годы, когда Анатолий Владимирович тренировал сборную. Но он был категорически против: «Хорошо, возьму я эту машину. А потом мы случайно проиграем хотя бы один матч американцам или канадцам. И тут же скажут: Тарасова подкупили».
Тарасов никогда ничего не просил для себя. Однажды по делам команды беседовал с Василием Сталиным, и тот поинтересовался, нет ли у Тарасова личных просьб. Тарасов был краток: «Нет». Но Сталин-младший, которому, по всей вероятности, кто-то рассказал о том, в каких стесненных условиях проживает главный тренер команды, учинил Тарасову форменный допрос и выдавил из него информацию о коммуналке, в которой проживало на тот момент семейство Тарасовых. В коммуналке, как и во время войны, но только тогда — в деревянном домике, печка чуть ли не по-черному топилась и водопроводная колонка была на улице, а «после войны, когда родилась Татьяна, — вспоминала Нина Григорьевна, — нам дали комнату в коммунальной квартире — целых 17 квадратных метров на Красноармейской улице. Она казалась настоящим раем». А уж двухкомнатная квартира, выделенная Тарасову по прямому указанию Василия Сталина, в генеральском доме, построенном пленными немцами, стала, как говорила Нина Григорьевна, «для нас великим счастьем. Но потом, когда Галя и Таня подросли, — а ведь с нами еще и бабушка, — здесь сделалось тесновато. И я взялась уговаривать отца: давай попробуем обменяться на трехкомнатную. А он в ответ: “Как тебе не стыдно! Люди в подвалах до сих пор живут, а нам советская власть дала хоромы двухкомнатные”».